В проходе возникла тщедушная фигурка. Сначала им даже показалось, что это девушка. Но нет, это был юноша, почти мальчишка. В куцей шинели, шапке-ушанке с белым кругом на лбу. В левой руке он держал слабосильный фонарик. А правою прижимал к боку — и это было уже серьезнее некуда — висевший на ремне через плечо автомат. Допотопный такой автомат с дулом в крупную дырочку, с круглым магазином. С таким автоматом советские солдаты дошли до Берлина, и Миша даже знал огнестрельно-холодное название этого оружия «пистолет-пулемет Шпагина».

Три фонаря заблудших были сильнее слабенького источника света аборигена, и он, слегка ослепленный, принял их явно не за тех, кем они являлись. Опустив оружие и подняв правую руку со сжатым кулаком вверх, он, как давеча ворюга Владилен, воскликнул громким шепотом:

— Кзотова будь готов!

Ребята стояли в оцепенении. Мысль о том, что они забрели в какой-то невероятный, особенный и пугающий мир, именно мир, существующий под миром обычным, иной мир, до которого можно просто дойти пешком, становилась все очевидней.

— Кзотова будь готов! — повторил вооруженный человечек с ноткой неуверенности в голосе.

— Да, я Зотова, — ответила Катя. — Но, простите, не поняла — к чему мне быть готовой?

Вооруженный молчал. И, придя к какому-то решению, подал новую странную команду:

— Погасить луч света в темном царстве!

— Чего? — спросил Шмидт.

Но тут абориген чем-то убедительно клацнул на своем автомате, и смысл известной статьи Добролюбова дошел до людей, этой статьи не читавших. Они выключили фонари.

— Стой! Кто идет? Стой! Стрелять буду! Руки вверх, изменники повсеместного роста национально-освободительного движения!

Все слова этой тирады были вроде бы понятны, но измученным путешественникам показалось, что этот представитель загадочного племени говорит на иностранном, непонятном языке. Катя посмотрела на Мишу, отчего-то решив, что этот язык ему знаком.

— По уставу предупредительный выстрел. Одиночными — огонь! — сообщил вооруженный и выстрелил.

Они не слышали громких звуков уже которые сутки. Что-то жутко чиркнуло по потолку, сшибая каменное крошево. Их колени невольно подогнулись, они присели, стараясь казаться меньше, словно грохоту было не все равно — кого и какой величины ему сминать.

Паренек откашлялся и подал новую команду:

— Обагренные кровью лучших сынов и дочерей отчизны, руки вверх!

Катя, Саша и Миша подняли руки с зажатыми в них выключенными фонарями.

— Господи, когда же кончится этот кошмарный сон? — тихонько простонала Катя. — Сашка, Мишка, это какой-то бред.

— Пора прекратить преступную говорильню, господа социал-предатели, иностранная речь становилась все понятнее. — Генеральной линией… идите туда, — паренек махнул стволом автомата и отошел к стене, освобождая дорогу. Поступью созидателей, социал-предатели, изменники родины, шагом марш!

«Слава богу, что хоть не велит идти в ногу», — подумал Михаил. Он шел первым. Слабенький луч солдатского фонарика из-за спины едва позволял различать дорогу.

— Левый уклон… правый уклон, — время от времени раздавалась команда, и Михаил с остальными пленниками послушно поворачивал в левый или правый штрек.

И вдруг все преобразилось. Преображение заключалось в том, что на стене появилась надпись. Закралась шальная мысль, что если здесь встречаются люди, если подземная дикость, мертвая порода кончилась, то близко какой-нибудь выход.

Но надпись была достаточно бессмысленной, чтобы слишком радоваться. «В БОРЬБЕ ЗА ДЕЛО ЗОТОВА БУДЬ ГОТОВ К ПОЗОРНОМУ СТОЛБУ!» — прочли они на стене корявые буквы, нарисованные белой краской. Ниже было нацарапано менее заметно, менее капитально — «СВОЛОЧИ».

Штрек плавно расширялся до размера довольно Просторного грота, и то, что он был освещен и населен, уже не очень пугало. Хватило и стреляющего придурка, говорящего языком тоталитарных газетных передовиц. Можно, в конце концов, понять американских девушек, играющих в опасные игры с Фредди Крюгером на пустых металлургических заводах. После какого-то предела организм перестает бояться.

Штрек был освещен шахтерским фонарем на каске и населен человеком, носившим эту каску.

— Вася! — воскликнул Михаил, но тут-же осекся. Просто фонарь похож.

Не обратив особенного внимания на «Васю», человек, довольно молодой, но постарше арестовавшего их мальчишки, хмуро посмотрел на арестованных, на конвоира и вдруг согнулся пополам в яростном приступе кашля. При этом винтовка у него за спиной на ремне дрыгалась из стороны в сторону. Парень дергал от напряжения ногой и пытался постучать себя в грудь кулаком.

— Стоять неподвижно! — раздалась перекрывающая кашель команда конвоира.

Все ждали. Воспользовавшись тем, что яркий налобный светильник часового болезненно и судорожно метал луч по полу, Катя опустила руки и, тяжело вздохнув, прижалась к Сашиному плечу. Миша и Саша тоже опустили руки.

— У меня есть леденцы «Холле», — жалостливо произнесла девушка. Попробуйте. Хорошо помогает от кашля.

— Прекратить оголтелую пропаганду! — заорал долдон-конвоир. — Свои ушаты лжи оставьте при себе.

Наконец парень откашлялся, смачно отхаркнул и вытер слезы, сопли и слюни грязным кулаком.

— Ну что стоишь, Мотя? — прохрипел он. — Веди шпионов, задрыга.

Пленные оглянулись на своего пленителя. Тот переминался с ноги на ногу, точно желающий по большой нужде, но стесняющийся.

— Хм, впередсмотрящий Макаров… Товарищ впередсмотрящий! На тридцать пятом участке особой территории, при попытке незаконного пересечения нерушимых рубежей…

— Да веди ты их, сука…

Дальше часовой разразился новым гавкающим кашлем, отцензурившим дальнейшую нецензурщину. Слушать это показалось неразумным даже Моте, и он молча ткнул автоматным дулом в рюкзак Савельеву. Шпионы пошли вперед и через десяток метров увидели в углублении грота между двумя монолитными колоннами от выбранной породы настоящую деревянную дверь.

— Стоять на месте по стойке «смирно», предатели! — приказал пленитель Мотя и, не сводя с них угрожающий тщедушный лучик фонарика, подошел к двери.

По пещере гулко разносился суровый военный кашель Макарова. Мотя осторожно постучался в дверь, причем секретным, условным стуком. Наверху этот ритм был известен миллионам: «Спар-так»-чем-пи-он, наш-мос-ков-ский-«Спар-так». Изнутри ответил противный простуженный голос:

— Разрешаю войти. Мотя пропустил их вперед, зловеще шепнув:

— Руки, обагренные кровью борцов, вверх! В небольшом, освещенном керосиновой лампой гроте за столом, точнее, обшарпанной столешницей, прилаженной на два больших камня, сидел офицер в фуражке с синим чекистским околышем. Эмблема на фуражке отсутствовала — ее заменял белый кружочек, такой же, как на ушанке Моти. Кажется, он был намалеван краской. Китель на офицере был вполне советский, но какой-то устаревший, застегивающийся под горло. Жесткие надкрылья погон были украшены капитанскими звездочками. На свободно болтающейся кительной груди имели место настоящие по виду награды: Звезда Героя Советского Союза, орден Красного Знамени, медаль «За взятие Варшавы», значок «Мастер спорта СССР», комсомольский значок и Георгиевский крест II степени. Внутри этой униформы легко умещался хорек с пронзительными глазками и жидкими усиками. Из-под стола торчали его ноги в сапогах, а дальше что-то невнятно светлело.