не потому, что Гертруда не ходила туда, фактически, из-за тех, кто еще не уволен, из-за молчания, из-за скованности и в то же время заметной агрессии, которые я стал замечать в Марианне всякий раз, когда видел ее.

Это тихое забвение нам нужно вытерпеть. Когда меня уволили, это была сенсация. Мне сочувствовали, университету сочувствовали, мне должны были разрешить читать лекции частным образом. Теперь же, когда все становится по-настоящему серьезно. Теперь жизнь под угрозой, и все тихо отстраняются, не общаются, не протягивают руку помощи.

Никого в отдельности нельзя в этом обвинить. Это – основной закон поведения, который человек способен преступить лишь в исключительных случаях.

Как фальшиво звучит сейчас все то, что когда-то говорилось!

* * *

Единственным изменением в нашей жизни можно назвать готовность к самоубийству. Никто больше не в праве отговаривать нас, ведь все от нас отвернулись. Только моя мать – она поймет, что такова судьба и рок. Она поймет, когда однажды это станет необходимо. Еще один человек может требовать, Юлия[22]. Наш уход заставит ее страдать. Она любит нас, хочет помочь и следовать за нами, но не сейчас. Она, возможно, последует за нами, когда придет время.

Философские возражения против самоубийства заканчиваются, когда смерть все равно стоит на пороге, нет никакой возможности для творческой жизни и нет поблизости людей, которым есть дело до вас.

Если бы только внутренний голос мог говорить ясно, чтобы указать момент. Бог уже не будет против. Я хочу верить, что смогу почувствовать момент и услышать волю Бога.

* * *

Куда бы я ни отправился за границу, мне нужно будет что-то говорить и делать, нужно будет нравиться людям. Помогать захотят лишь тем, у кого широкие социальные связи. Это большая проблема. Пожалуй, из-за болезни и языка это невозможно. Не стоит врать себе. Вероятно, эту преграду можно преодолеть с помощью литературного успеха. Впрочем, это почти невозможно или крайне маловероятно.

* * *

Имеет ли смысл уезжать, если за границей ждут лишь нищета и голодная смерть? В таком случае можно и остаться. Когда ты стар и болен, имеет смысл искать что-то стабильное. Когда ты молод и здоров, есть смысл что-то начинать, а в противном случае это все пустые мечты.

* * *

Что касается относительной безопасности, то в случае войны в Париже хуже, чем здесь. Там, во всяком случае, нет спасения в работе. В случае войны остаются только Швейцария или США, так как я не могу быть солдатом, и немецкое правительство, возможно, будет рассматривать меня как врага и обращаться соответственно. Если будет мир, может быть, мы сможем жить здесь. Здесь можно закончить работу, которая найдет отклик в сердцах людей.

* * *

У Филиппа фон Комминеса есть эффектное место о том, как много великих людей отправилось в могилу оттого, что вовремя не обратились в бегство. Сегодня это актуально уже не для гениев, но для целых групп людей. Этот момент в истории может быть обманчив. Возможно, тот, кто бежит, толкает себя в нищету и пропасть. Может быть, сейчас такое время, что шансов выжить уже нет. В таком случае лучше принять судьбу, а не предпринимать бессмысленные попытки к бегству, которые лишь приближают смерть.

Я часто верю, будто немецкий гений не даст меня уничтожить – но разум мне говорит, что там, где произошла одна несправедливость, в принципе, возможна и любая другая.

У меня был Циммер[23]. Он умеет метко и точно давать оценку ситуации. С ним полезно говорить. Мысленно споришь с ним. Иллюзии испаряются, но зато понимание текущего положения дел становится более ясным.

К примеру, тип революционного развития. Сегодня все происходит быстрее, чем в обычной революционной ситуации, но на этапе организации масс, все стопорится. Возможно, мы все еще находимся в начале.

Я, как и Гертруда – совершенный немец, и мое дело – только работа. Мой долг завершить работу. Только эта работа оправдывает мое существование, дает смысл. И это немецкая работа. Есть вероятность, что труд мой примут равнодушно. Разум не должен себя обманывать

* * *

Был в Кольпахе[24] с Полльновым[25]. Удивительно заботливый и преданный человек, но в его понимании меня и моей работы есть то, что меня удивляет: он считает само собой разумеющимся, что мне нужно уехать, говорит с интересующими меня людьми, что во мне созрело желание покинуть Германию. Он считает это определенно желательным жестом, которого ждут от меня многие годы. Что – без всяких политических соображений – следует войти в состав некоего фронта «человечества». Во мне нет ничего подобного всему этому. Для меня речь идет о сугубо материальных вещах: об угрозе для Гертруды и для меня, о том, что нас, как говорят, фактически могут уничтожить. Я считаю, что этого надо постараться избежать. Это не просто решение. Я ощущаю это как обязанность. Если бы у нас была возможность продолжить жизненный путь вместе, оставаясь в Германии, то работа эта была бы более продуктивной. В этом случае оставалась бы связь с немецким гением места, который велит терпеть страдания и уезжать лишь в случае крайней необходимости.

Все это не демонстративный жест, а лишь необходимость. Как было бы проще уехать, оставайся у нас возможность вернуться.

Моя болезнь является решающим фактором и определяющим те условия, на которых мы будем готовы уехать. Физическая угроза жизни, явленная нам, достаточное условие, чтобы немедленно принять приглашение, если оно включает в себя минимальные условия и возможность постоянно работать. Но этого недостаточно, чтобы прыгать из одной неизвестности в другую. Если бы я был здоров, я принял бы то предложение, что мне сейчас сделали (40000 франков, ежегодное перезаключение контракта); это был бы трамплин, в котором бы заключались дальнейшие возможности. А сейчас это приведет меня к трудностям, которые парализуют мою дальнейшую работу.

Мои колебания усилились, когда я испугался, что меня включили в какой-то список несогласных, от которого я настолько далек. Тот фронт человечества, на котором я себя ощущаю, не может быть ограничен государственными границами. Я стал очень подозрителен практически во всем, и верю лишь немногим.

Культурная жизнь Парижа действует на меня магическим образом. Все увлекает, интересует и доставляет невиданное наслаждение. Но, если уж честно, то эта жизнь не дает мне импульса, необходимого для работы. Она не трогает меня, как genius loci Гейдельберга, даже если бы здесь жили негры (слова Макса Вебера).

Какое удивительное великодушие проявляют люди во Франции, которые хотят поддержать