у него губы, когда он взял в руки винтовку. Прижавшись к ней своим одеревеневшим телом (она, проклятая, совсем как живая, билась о камень), он прищурил оба глаза и, кажется, еще даже не успел нажать на курок, как что-то, гаркнув, толкнуло его в грудь.

— Куда же ты стреляешь? По солнцу? А ну давай заново!

Ребята, и больше всего Деркач, были так увлечены игрой, что не заметили Мишку, который возвращался к ним. Он долго возился с козой — и кричал, и камушки в нее кидал, пока, наконец, не согнал Чирву со скалы. А тут еще новые заботы: как сумасшедшие шарахались козы то к церкви, то под гору. Что с ними, оводы кусают? Совсем не слушают пастуха. Задрав хвосты, мчатся мимо него — гляди, собьют с ног; покрутятся под скалой — и бегом назад. Едва утихомирил Мишка взбунтовавшееся стадо. И пошел, уставший, к ребятам.

В тени, под валуном, увидел Мишка кустик поздних подснежников. Нежные синеглазые первенцы весны, они прятались от солнца во мху. Хотел он сорвать один цветок — не поднялась рука: такие чистые они и нежные. Окопав землю палкой, осторожно вынул Мишка подснежник вместе с луковкой. «Дома посажу», — решил он и залепил белые корни жирной землей, пахнущей прелым перегноем и хлебными дрожжами.

Утомленный, убаюканный долгой тишиной, прислонился он к камню и сидел так, полусонный, согревая в ладонях холодные стебельки. Но что-то его беспокоило. Казалось, кто-то бил кнутом о землю. Метров за десять от себя он увидел толстый снаряд, который блестел на солнце. Вокруг снаряда вздымались облачка пыли. Будто падали на землю тяжелые капли дождя. Одна капля упала возле самой его ноги. Мишка пошарил рукой по песку и вытащил… пулю. Горячую медную пулю с расплющенным носком. Он бросил ее прочь, не подозревая о том, какая опасность ему грозит. «Спрячу-ка я цветок под камнем, — подумал Мишка, — чтоб ребята не смеялись, а вечером заберу, и будут расти подснежники у меня в баночке…» Он хотел уже встать, но вдруг…

Земля, неожиданно взмахнув огромными черными крыльями, толкнула его в пропасть. Черные комья земли привалили его с головой.

И погасло небо в глазах сироты.

Мишка уже не видел, как дождь из пыли и копоти покрыл все вокруг.

Не видел, как забилась волна о крутой берег Ингула. Как вздрогнула гора, отозвавшись звонким криком на всю притихшую степь.

Мишка уже ничего не видел.

…Ребята замерли за барьером, словно убитые. Горький дым постепенно рассеивался. На бугорке, куда Алешка положил снаряд, зияла глубокая воронка. Охлаждаясь, дымилась вывороченная земля. Вокруг ямы, на свежевскопанной грядке, трепыхались оголенные корневища.

— Там что-то упало, — простонал Алешка.

Яшка вытер пилоткой закопченное испуганное лицо. Вовка теребил чуб, выгоняя из головы оглушительный звук.

Страх оторвал их от земли.

— Мишка! — крикнули разом.

«Мишка!» — глухо отозвалось эхо.

— Миша, Мишенька! — захлебывался Алешка слезами. — Вставай. Ну вставай, Мишка…

Мишка лежал на спине, грудь и лицо были присыпаны землей, по губам ползла тонкая струйка крови. В худом кулачке — обгоревшие подснежники. Словно из потустороннего мира, смотрели на мальчишек далекие глаза их друга.

А в спину невольным убийцам, окаменевшим от страха, целилась брошенная ими винтовка. Она злорадно зияла черным зрачком дула, как бы спрашивая: «Кого еще убить? Патронов здесь, как мусора».

9

И когда это мать успела? Вчера, позавчера или сегодня утром? Подавленный, отупевший Вовка ходил, как в дыму, ничего не разбирая вокруг, и только сейчас заметил: дорожка к землянке усыпана желтым песком, ступеньки выложены кирпичом, камышовая крыша замазана глиной, стала такой ровной и гладкой, хоть ложись на нее да загорай.

Хата повеселела — и у Вовки немного отлегло от сердца. Но испуг не прошел, холодок в душе не растаял. И хотя ласковый ветерок как будто заигрывал с ним, легонько шевеля рубахой, день по-прежнему не радовал его.

Озираясь по сторонам (лишь бы никто не встретился), Вовка пошел по тихой улочке. Наступило время обеда, а женщины еще не возвращались с поля: уже несколько дней, как грачи, клевали они землю в степи за Ингулом. Сорняки густо разрослись после дождя и со всех сторон окружили маленький островок, отвоеванный у степи, угрожая смыть зелеными волнами будущие посевы. Разве остановишь голыми руками это дикое половодье?

«Гляди, вишенки!» — удивился Вовка, замедлив шаги. Вдоль дороги тянулся ряд молодых саженцев. Стволы их были побелены, ямки обложены камушками. Все вокруг сверкало весенними красками. Точно маляр-волшебник прошелся по селу со своей затейливой кистью: не только вишенки, но и дымоходы покрасил белилами, дорожки и крыши — охрой, а палисадники напротив окошек — зеленкой.

«А что это за избушка?» — снова удивился Вовка, свернув к кузнице. На расчищенном дворе, как белый гриб, вырос кирпичный домик. На его боковой стене было написано:

РАБОТАТЬ ПО-ВОЕННОМУ!

ДА ЗДРАВСТВУЕТ ПЕРВОЕ МАЯ!

«Вон что делается!.. Не иначе как Яценко построил каморку, а Алешка разрисовал ее. Друг называется… — обиженно подумал Вовка. — А еще уверял: вдвоем, Вовочка, вдвоем, братишечка. Ух, лисица!»

Дверь домика была прижата палкой. Вовка открыл ее и заглянул в каморку. Оттуда пахнуло сыростью, влажной известкой. У самой стены, в дощатых закромах, насыпом лежала проросшая картошка, отдельно — горки пшеницы, ячменя и кукурузы. А на полке в углу — узелки с семечками. «Вот и мамин узелок!» Вовка признал его по обгоревшему полотну.

Парнишка снова закрыл дверь и хотел уже было идти дальше, как его остановил дед Аврам. «Напоролся-таки!» — недовольно подумал Вовка.

— Здорово, пастушок. Вишь, переквалифицировался. Делал галоши, теперь мешки. Артельный портной, — заговорил с ним старик.

Дыня чинил дратвой крапивные мешки. Ловко орудуя большой цыганской иглой — такой, что и свинью можно заколоть, — большими стежками стягивал он дырки. Старенький, с лысиной, опушенной сединой, Дыня сгорбился над лохмотьями. Вовка нехотя возил ногой по земле. Обоим было тяжело разговаривать.

— Как же это вы, снайперы? — укоризненно спросил после долгого молчания Дыня.

— Не спрашивайте, дед. Сам до сих пор никак не пойму…

— Глупая вещь — судьба. Глупая и неразборчивая. Лучше бы меня… Зачем хожу по земле?

— Не говорите так, дедушка. И трава хочет жить.

— Судьба, — вздохнул Дыня. — Глушит молодые ростки, а старые пни оставляет. Обидно.

— А где Яшка? — прервал мучительный разговор Вовка.

— Одичал совсем парень. В степи прятался. Совести своей боялся. Яшка — о-о! — не такой, как все думают. У него только кожа толстая, а под ней — мякоть. Знаю я Деркачей: и Гаврила и Максим — душа-люди. Уж спеть, сплясать