И тут на мониторе высветилось сообщение от Антона. Прочитав текст, Сергей невольно выдохнул – живой. Но о чем он пишет? Какая справедливая страна? Тотчас набирая ответ, застучал по клавишам.

«Антон, рад, что ты жив. Но о чем ты? Справедливость не может быть добыта в боях. Кровь не позволит установить статус справедливости в то положение, когда она же – кровь – не вернется назад тому, кто ее пролил. Я не понимаю тебя. Путин спровоцировал войну, он отправляет целые бригады, чтобы те воевали с сепаратистами против украинских батальонов и армии. Ты ведь видишь русских военных. Знаешь, справедливость – это эволюция условий, в которых находится человек. Те, кто держал в руках оружие, или еще больше – убивал, преступает моральные законы, которые при мирной жизни обычно считаются преступлением. Убийство. Ты уже убивал кого-то?»

Смело нажав на кнопку «отправить», Сергей уставился на монитор, как на горизонт, в котором виднелся другой мир.

На следующий день Художник выдвинулся с ротой на задание. Нужно было зачистить территорию с севера от Луганска, там находились военные базы киевской «хунты».

БТР, процарапанный длинными полосами, украшенный символами ЛНР, георгиевскими ленточками и флагом, пара танков и несколько грузовых машин двинулись с раннего утра. Прозрачная дымка покрывала лесополосу, на рваном полотнище дороги, с большими ямами, всплывала яичным белком, размазанном на асфальте. Солнце еле выбиралось из-за горизонта, как старый дед, натягивая на себе кожух из мохнато-белых лучей.

Сидя на бронемашине, Художник всматривался в лица товарищей. Кто-то закурил, и облако сигаретного дыма тянулось за колонной, неизменно растворяясь в кислоте воздуха.

Вот Ярослав, его двоюродный брат. Они встретились уже в армии ополчения. Ярослав – крупный, плотный мужчина.

– Ярик, как дела, никто не обижает? – пошутил Художник, улыбаясь. В ответ Ярик скривил кислую мину, будто только что выпил браги на «бутыльке».

Жизнь потягала его за патлы, протянула его за шиворот от одного края до другого. Первый брак Ярика рухнул, как мертвецки пьяный в подветренный салат на праздничном столе. Его жена выпивала, пока в один вечер не пропала. Прошла неделя, как она заявилась вся истрепанная и потасканная. Со второй женой Ярику повезло больше – буквально через год появился первый ребенок. И он перешел на шахте из вспомогательного участка на проходческий. Так часто делали в городке. Рождение ребенка заставляло пересчитывать семейный бюджет и утирать слезы. Нищета, как образ тягучей, скучной, почти на надрыве жизни в провинции. Несколько тысяч гривен, обычно съемная квартира, родители помогают мало. На этот сценарий ложилось сотни героев из местного населения. Одинаковые, похожие судьбы. Словно под кальку.

На «проходке» жизнь закаляет человека, как будто прижигает его раскаленным железом. Проходческие забои – это тупиковые выработки, проветриваемые за счет относительно небольших вентиляторов. Эти вентиляторы стоят на свежей струе шахтного воздуха, который по специальным тканевым трубам подается в тупик. Но из-за того, что вентилятор часто ставится в нарушение правил безопасности на исходящей струе, а труба порвана и в забой подается мало воздуха, температура достигает более 40 градусов, проходчики работают в одних трусах, каске, сапогах и на ремне коногонка.

Как-то Ярослав подтягивал двухсоткилограммовый «рештак», упираясь спиной в бока выработки, двигал его к конвейеру. Потом плюнул и приподнял его, пытаясь быстрее передвинуть. Раздался такой звук, как будто с дерева упал человек. Хрустнули позвонки, а спинные мышцы он «сорвал», так сильно потянул, что месяц провалялся в больнице.

А бурсит? Это заболевание, при котором воспаляются суставные сумки, сопровождающееся образованием жидкости на суставах. Все, почти все проходчики и ГРОЗы сплошь с бурситом. Часто на больничном – выкачивают жидкость. Тяжелый, рабский, иногда не человеческий труд – и все ради лишней пары-тройки тысяч гривен.

Когда Ярик еще находился в Ровеньках, линия фронта подступала к городу. Периодически были слышны взрывы, недалеко от него в частные дома упала ракета, убив четырех мирных людей. В местной газете потом несколько раз печатали фотографии фрагментов корпуса ракеты У, лежащей в огороде, а рядом бабушка в выцветшем платье, фартуке и калошах на босу ногу.

Опускаясь в шахту, шахтеры каждый раз обговаривали все слухи, все сплетни, все новости.

– Слышь, – толкал в бок Ярика старый проходчик по кличке Дед. – а вот говорят, что Коломойский вывел 200 «Градов» к границе Донецкой области и говорит, что расхерачит, все подчистую, нахер эти дончане нужны, говорит.

И так каждый день. Людская злость, настоящая людская злость, копится по капле. Она заполняет емкость в душе человека, не оставляя места ни для иного мнения, ни для логических аргументов.

– Они окружили нас и хотят, чтобы мы сдались? – кричал Ярослав перед уходом в «ополчение» своей жене. – Понимаешь, я должен идти защищать свой край. Я же мужик, во мне столько всего, что их порву, загрызу на месте.

Эти слова Ярослав потом пересказал Художнику. Отказался от оплаты «ополченцам». Сейчас они ехали по проселочной дороге, БТР трясло, а Ярослав держался за правый карман – там лежала фотография: его пятилетний сын на утреннике в детском саду стоит в костюме Спайдермена.

Или вот Рома, позывной Худой. Холостой гуляка, сильно пьет. Сухощавый, как фонарь. Сейчас почесывал себе по руке, там еще не зажила рана. Не работающий. Хотя и пришел ради денег – платят по $ 400 в месяц, но теперь уже так погряз в желании отомстить «украм», что не может остановиться.

В тот день «ополченцы» опять нарвались на засаду. Художник сидел с левого бока БТР, рядом свистели пули, где-то прогремел взрыв. Когда начался бой, украинский снайпер снял Ярика первым. Увесистое тело покатилось мешком по борту бронемашины. Художник спрыгнул за ним, что его и спасло. Следующим буквально через миг оказался Худой, упавший бревном на асфальт. БТР остановился: впереди, сразу за резким поворотом, завал из деревьев. Художник подскочил к Ярику, но темно-бурое, глубокое пятно дыры от пули в височной доле не оставляло шансов даже для проблесков жизни. В глазах, как затухающий свет ламп автомобиля, еще видны были проблески чего-то живого. Словно они взывали о помощи. В них как будто застыла картина, как протягивающего руки мальчика засасывают темные тени. Через какую-то секунду Художник уже смотрел в омертвевшие, стеклянные глаза. Ненависть, словно зримая волна, поднималась в невидимых материях души художника. В его мире все переворачивается вверх дном. Ярика, которого он помнил лет с пяти – уже нет. Каждый день по сантиметру закрывается дверь в то прошлое, которым он жил. Он было собирался выскочить и громить гадов, когда подоспели два танка, атаку отбили.

В палатку Художник вернулся поздно вечером. В нем боролись два желания – проверить почту и упасть на кровать. Победило первое. Прочитав письмо от Сергея, он откинулся на стуле. Перед ним всплыла картина – окровавленные руки чуть дрожат, нож поддергивается от напряжения, капли крови, как будто капельки с раздавленной кисти винограда, падают на землю и тут же пропадают, впитываются в чернозем, как будто возвращают дань, оброк, налог бытия в казну небытия. Прах ты и в прах обратишься. Прямо перед ним лежит голова Николаева…