Надежда Сергеевна обиделась и пожаловалась Нине.

Вообще Женька нередко донимала непростыми вопросами и сестру.

— Ты помнишь, известная песня Высоцкого начинается так: «Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю…» А потом там поется: «Чуть помедленнее, кони!» Это как понимать? Одно с другим не увязывается!

— Парадокс! — сказала Нина. — Но гениальный!

— А зачем нужны разные слова — «всадник» и «конник»?

Нина с трудом нашла что ответить:

— «Конник» — слово, показывающее, что человек едет именно на коне. А всадник может и на свинье ехать.

Борька потом опять долго хохотал.

— Ты, Шурупыч, у нас прямо готовый педагог! Куда лучше своей хваленой Надежды!

Нина привычно отмолчалась.

— А где сейчас в мире живут дикари? — снова пристала к ней Женька.

— Дикари? А что ты подразумеваешь под этим словом? Кто голышом ходит? Но ведь есть племена, которые до сих пор не признают никакой одежды, но умеют стрелять из автоматов — раздобыли их себе как вооружение.

— А почему первобытные питекантропы ели сырое мясо?

— У них не было сковородок, — вздохнула Нина.

— Бедные… — искренне пожалела их добрая Женька.

Зато Тамару Дмитриевну забавляли и радовали вопросы племянницы. Очень развлекали они и Борьку, который любил слушать Нинины рассказы о Женьке.

Посмотрев старый любимый фильм бабушки «Голубая чашка», Женька снова вскинулась:

— Вот они там из дома ушли… А почему мама не пыталась их искать? Хоть бы на пейджер им сообщение кинула!

Ей вообще многое было непонятно в прошлом. Женя выросла в новом, совсем другом мире.

Она объявила как-то, шокировав бабушку, что отец Онуфрий в известной байке откусил огурец, отбросил и околел оттого, что насмерть отравился нитратами.

И спросила однажды Борьку:

— А есть неформальное общество… ну… голиков?

Борис хмыкнул:

— Вообще-то есть! Только они называются «нудисты».

В тот день они втроем гуляли по парку культуры, и Женька, выклянчив у Нины деньги, купила семь билетов в пещеру ужасов в парке культуры и семь раз по ней проехалась.

— Вопрос можно? — заинтересовался Борька. — И что же там такое внутри, если ты аж семь раз захотела туда снова и снова?

— А я понятия не имею, что там! — заявила Женька.

— Как так?! — изумилась Нина.

— Да так… Я каждый раз зажмуривала от страха глаза и ни разу их не открывала.

Борис веселился.

Наглость и фамильярность Женьки по отношению к Надежде Сергеевне порой переходили все границы.

— Боб, это ты ее, что ли, учишь? — злилась Нина.

Борька только хохотал, очень собой довольный.

Однажды Надежда положила рядом с собой на учительский стол конфету, чтобы съесть ее со вкусом на перемене. Одиннадцатилетняя Женька ничтоже сумняшеся по-хозяйски преспокойно и твердо подошла, взяла конфету, как свою собственность, развернула на глазах у потрясенной учительницы, положила в рот и съела. После чего посмотрела на Надежду ясными глазами.

— H-да… Ну ты даешь, — едва сумела та выдавить из себя.

Нина старалась не обращать на выходки сестры внимания. Все равно Женьку уже не переделать. А идеалы… Они у всех очень разные. И все желают жить собственным умом.

— Как можно жить тем, чего нет? — посмеивался Борька.

Однажды Надежда Сергеевна зазвала Нину в учительскую. Был конец десятого класса. За окнами цвел вечерний, уже по-летнему парфюмно-душный май, в нежных и предательских объятиях которого с готовностью погибали юные души.

В школе в тот день проходил очередной традиционный поэтический вечер. Надежда Сергеевна обожала их устраивать и сделала основной приметой и главной отличительной чертой школы. Она сама прекрасно, эмоционально читала стихи, и некоторые старшеклассники, склонные к подражанию, особенно из параллельного класса, «алкоголики», тоже научились вслед за ней.

Нина обычно в вечерах участия не принимала. Она стеснялась выходить на сцену под прицелы множества глаз. Сидела в зрительском зале и слушала, слушала, слушала…

В слегка темнеющей, наполненной тишиной и серым сумраком, загадочно-пустой учительской Надежда Сергеевна свет включать не стала, усадила Нину и села напротив, спиной к окну.

— Неземная девочка, — привычно сказала она и ласково коснулась Нининых кос. — Скажи мне начистоту… Борис за тобой ухаживает?

Нина застенчиво улыбнулась. Странный вопрос… Кому, как не Надежде Сергеевне, знать об этом? Она давно завела оригинальное правило: все желающие могли приезжать к ней домой без звонка. Если нужно посоветоваться, или просто поговорить, или некуда пойти… Двери ее небольшой квартирки всегда были гостеприимно распахнуты для всех. Особенно часто бывала здесь Нина, вызывая ревность матери, и нередко — именно с Борисом, хотя он туда ездить не любил.

— Исключительно ради тебя, Шурупыч, — недовольно бурчал он.

В то время Надежда Сергеевна снова вышла замуж за какого-то беспредельно тихого, невидного дядечку, который никогда не мешал делам жены.

— Да за мной многие ухаживают, — вдруг невольно сорвалось у Нины. И она сразу покраснела от своего дурацкого хвастовства.

Надежда Сергеевна кивнула:

— Я знаю. И Филипп, и Олег тоже влюблены в тебя. А ты сама?

Она смотрела испытующе, строго, и что-то в ее ясном взоре, чересчур внимательном, каком-то допрашивающем, не понравилось Нине.

— Мне трудно ответить на этот вопрос, — ушла она от ответа.

Ответ был ей ясен очень давно.

Смущало одно — очевидно агрессивное отношение Бориса и других мальчишек к Надежде.

Выросшая в атеистической семье, Нина недолго задумывалась над конфликтом, связанным со стихотворением Лермонтова. Однако неприязнь к учительнице просто-таки реяла в классе, пропитывая собой все вокруг, разрастаясь с каждым днем, и Нина старалась не думать об этом. Она оставалась верной своей любви.

В десятом классе Надежда Сергеевна превзошла саму себя, эмоционально и вдохновенно повествуя о Наташе Ростовой и ее необычном бескорыстии — все свое приданое сбросила с подвод ради раненых! — о ее чистоте, несмотря на роман с Курагиным.

Класс поневоле заслушался, а когда торжествующая учительница покинула десятиклассников на перемене, Борька лениво произнес:

— Ишь ты подишь ты… Оченно трогательно! Как наша Надюша явно напрашивается на ассоциации… Ведь всегда поет не о героях и героинях, а исключительно о себе, любимой!

Ленька и Филипп охотно засмеялись. Марьяшка изобразила полное презрение к Надежде.