В конце сентября 2005 года, как раз когда наступило неожиданное резкое похолодание и Валерия впервые надела серую удобную куртку свекрови, спустить коляску с пандуса ей помогли сразу два приветливых молодых человека. Один был небольшого роста, с лицом, сплошь испещренным желто-малиновой рябью от перенесенной угревой сыпи, зато в щегольской розовой атласной рубашке с золотыми запонками, из-за расстегнутого ворота которой отталкивающе чернела буйная растительность на груди, опутывая массивную золотую цепь с несколькими кулонами, он был каким-то неоднозначным — одновременно неприятным до крайности и в то же время с добрейшими, наивными карими глазами с телячьими мягкими ресницами. Второй показался однозначно интереснее — высокий широкоплечий блондин, слегка горбящийся, длинные волосы собраны в хвост, благородное лицо, тонкий нос, приятная линия губ, мужественный подбородок, высокий лоб. Немногословен, взгляд быстрый и пронзительный. Спустив коляску, черноглазый, обежав вокруг, глянул через противомоскитную сетку и сказал: «Пусть растет здоровеньким! Тяжело вам, наверное?» Валерия ответила, что не очень. Блондин ничего не сказал, просто коротко кивнул, даже не глянув ей в лицо, и пошел к красному спортивному автомобилю, по-хамски припаркованному одним колесом на детской площадке.

Гуляла Валерия много, иногда доходила до супермаркета «Билла» и торгового центра «Аладдин», где всегда было многолюдно. Чувства она испытывала разные: было и удовлетворение от яркого света точечных светильников, от блеска и глянца отделочных материалов и роскоши товаров за витринами, ей нравилось, как запах кофе, расползаясь из кафешки на верхнем этаже, опускается аж ко входу, словно укутывая вошедших чем-то мягким и пушистым, нравился запах из отдела, где продавали дорогую косметику и духи, — приторно-холодноватая смесь стойких, насыщенных ароматов. И не нравилось, что она, в своей удобной и крайне невыразительной одежде, соответствующей статусу материнства, чувствовала себя при этом как-то не к месту. Странно, что на Западе со всем этим проще. Валерии нравилось обсуждать американок (которых она не видела, но очень понимала), которые, говорят, одеваются кое-как, едят что хотят и когда хотят, но при этом чувствуют себя совершенно свободными и раскомплексованными. Пусть на просторах СНГ самые красивые девушки, но ради кого идти на такие жертвы, уродуя спину и ноги на проститутского вида шпильках, подвергая почки и гинекологию огромному риску, напяливая в холод штанишки на бедрах и короткие курточки, из-под которых видно голое тело? Проблема в том, что наш социум, в силу слабо развитой женской эмансипации, более требователен, и, чтобы уверенно себя чувствовать, даже состоявшейся замужней женщине, матери, нужно еще все время что-то доказывать, влезая в узкие брюки и замазывая поры на лице тональным кремом. Валерия на поводу у социума не шла, хотя особой внутренней свободы тоже не ощущала.

Дома она готовила обед каждый день, всегда что-нибудь разное. Супы чередовались в строгом порядке — куриный бульон с зеленью и лапшой, борщ украинский без мяса (свекру она отдельно отваривала подчеревок и клала прямо в тарелку), уха из головы семги, гороховый с копченой куриной спинкой или свиными ребрышками, солянка с маслинами и охотничьими сосисками, легкий овощной супчик и по выходным — сырный крем-суп с руколой или что-то из экзотической, например японской, кухни. Ей нравилось быть хозяйкой, нравилось получать одобрение свекрови — женщины в общем-то простой, сильно устающей и без особых возражений уступившей ей место на кухне. С появлением Валерии они со свекром тут же отказались от пельменей, замороженных готовых котлет и блинчиков. Конечно, кухня занимала много времени, которое можно было бы посвятить развитию Антошки. Но после прогулки малыш так хорошо спал, что Валерия успевала приготовить почти все. Во второй половине дня они иногда выходили гулять, а иногда оставались дома и отдыхали. Сын лежал на специальном коврике в гостиной, а она смотрела телевизор. Ее дни были на самом деле строго подчинены программе телепередач, еще с самого утра, когда собирались на улицу, в душе поднималось уютное предвкушение того, что будут показывать вечером. Вечер — это то, к чему стремишься целый день. Прихода мужа с работы ждешь сразу после его утреннего прощального поцелуя. Финишная прямая, приводящая к вечеру, начиналась в 17:40 показом первого сериала, тогда же приходила с работы свекровь и даже иногда развлекала Антошку, а Валерия, поглядывая в маленький телевизор, могла приготовить к приходу мужчин какой-нибудь свежий салат. Ей нравилось спешить, но при этом резать все мелко-мелко, вдохновенно метаться между кухонными шкафчиками, смело экспериментировать с приправами, а зачастую и загружать что-нибудь, обильно посыпанное сыром, в разогретую духовку. Иногда к приходу мужа, если настроение было хорошим, Валерия даже подкрашивала глаза и губы. Он приходил как раз к купанию Антошки, был черный от усталости. За столом на кухне ел только первое, причем глядя либо в газету, либо в телевизор. Пару раз погремев погремушкой возле засыпающего малыша, брал второе, газету и шел в гостиную смотреть новости. Иногда Валерия, переживая, что сын мало видит отца, просила его присутствовать при укладывании спать. Гена присутствовал, пока она тихонько кормила грудью, слишком часто поглаживая ребенка, глядя на него во все глаза с утроенным вниманием, вся при этом напрягаясь — словно желая своим примером либо привлечь мужа к тому же восхищенному созерцанию, либо как-то компенсировать то, что он сам не в состоянии сделать.

Как это часто бывает, с рождением ребенка Валерия почти прекратила общение со своими старыми, еще не семейными подругами, зато обрела массу новых, с которыми выходила гулять с коляской. Они были совсем еще незнакомы ей, не было всего того, что приходит с годами тесного общения — как то: выработка набора жестов и слов, непонятных окружающим, но позволяющих тем, кто в курсе, передать за одно мгновение длинную басню со всеми смыслами и колоритом, не было с новыми подругами и нежелательных тем, одним намеком на которые можно поворошить какие-то аспекты забытого старого — жгучего и темного. Зато эти новые молодые женщины были ей близки и понятны, так как жили одинаковыми с ней интересами, дети их были почти одного возраста, и разговоры вращались вокруг постоянного пересказа собственного родильного опыта, а также свадьбы, знакомства с мужем и, конечно, каждодневных эволюционных подвигов их маленьких сокровищ. Женщины — существа, стремящиеся быть в стаде, и то, что их компашка слепилась и сроднилась так быстро именно в данном составе, не было счастливой случайностью — место любой из мамочек могла бы занять одна из тех, кто уже сдал ребенка в сад и вышел с облегчением на полный рабочий день, или кто еще мотается где-то по городу, наивно списывая повышенное слюноотделение и тяжелое чувство внизу живота на метеочувствительность.

Несколько выпадала из компании Марина, у нее был уже второй ребенок, да и сама она была старше, хотя выглядела примерно на их возраст — двадцать четыре — двадцать семь лет. Сколько у Марины денег, толком не знал никто. Одевалась она, как говорят, скромно, но со вкусом, коляска, правда, была «Жанэ», дорогая. Натренированный взгляд праздношатающихся мамаш ловко выхватывает название фирмы-производителя, идентифицирует модель и ее примерную стоимость, затем с удовольствием жадно ощупывает, во что одета мама, что такого особенного в ее лице, в его выражении, за что зацепился богатый муж-колясопукупщик. Если выражение уверенное, нагловатое и полуприщуренные глаза смотрят куда-то за горизонт, это тоже нормально — богатые плохие, о богатых думать как-то легко. Когда, как не в декрете, наиболее глубоко и остро прощупываются нюансы социального неравенства и собственной финансовой ограниченности, в эти щемящие моменты, когда хочется отдать новорожденному существу самое лучшее и заодно ощутить на себе всю заботу, как на производительнице новой жизни, самой значительной в мире! В моменты своего наивысшего воплощения хочется быть на высоте, но в результате тех самых величественных перемен в жизни финансовые возможности не позволяют набрать эту высоту.