— Ты в Москве, что ли, жил?

— Да...

— А зачем вы сюда приехали?

У нас папа... сюда направлен на работу. Не совсем сюда, но близко...

— А че, в Москве все в панамках ходят? — спросил Амирка.

Нет, конечно. Но у меня раньше случались солнечные удары, и мама говорит, чтобы я носил, когда жарко.

Над беззащитной искренностью смеяться нечестно, и Семка лениво проговорил:

— Рыжий, закройся.

И Толька, готовый было отпустить очередное ехидство, на время «закрылся».

Темчик опять посмотрел на меня:

— Это ведь ты — Славик? Мама просила передать деньги. И сказать спасибо.

— Пожалуйста, — вздохнул я, ощущая, как нарастает неловкость. И взял трешку.

— Ух ты, новенькая, — сунулся Семка. — Хочешь, разменяю? Два рубля бумажками и руль мелочью.

— Зачем?

— А в чику сыграем... — И обратился вдруг к Темчику: — Будешь с нами в чику играть?

— Нет, я не буду. Спасибо...

— Он и не знает, что такое чика, — сказал Амирка.

Нет, почему же. Я знаю. Но у меня нет денег.

— Взаймы дадим, — подначил Семка.

— Нет... Мне, наверно, попадет, если мама узнает.

— Как она узнает? — удивился Валерка Сизов. — Ее же тут нету!

Ну... она спросит: чем ты там занимался?

Тут все заржали, кроме меня. Толька Петров — громче всех.

— Чего вы гогочете, — сказал я. — Чего смешного, если человек врать не любит?

— Он просто играть не умеет! — «догадался» Толька.

— Нет, почему же! Я играл, где мы раньше жили. Только не на деньги, а на пробки.

Это нам было знакомо. Вместо монеток иногда использовали зубчатые жестяные закрывашки от пивных бутылок.

— Пробки — это для младенчиков, — сплюнул Семка.

— Да, пожалуй, — согласился Темчик.

Трудно дразнить человека, если он не спорит. Да я и не хотел, чтобы его «доводили». И сказал Тольке, который опять заржал:

— Ну, че ты, Рыжий, скалишься, как в цирке?

— А ты? Лагерный придурок стал, да?

— Повтори...

— Лагерный придурок!

— Айда, — вздохнул я. Потому что не было никакого выхода. Как всегда при таких случаях, противно засосало внутри, но что делать. Спустить Рыжему оскорбление при Темчике я не мог.

И мы пошли к дальнему забору, что отгораживал пекарню (ох, сколько поединков за долгие годы видел этот забор!). Темчик пошел с нами, он, кажется, сперва ничего не понял. Я на ходу снял галстук, протянул Темчику:

— Подержи, пожалуйста.

По тогдашней этике драться в пионерских галстуках не рекомендовалось.

Драка была короткой. Толька сумел раскровить мне губу, но я (вот удача!) вляпал такой фингал на конопатую скулу, что все единодушно признали мою победу. Конечно, кроме самого Тольки. Он, правда, отказался от дальнейшего боя, но обещал меня «в другой раз изувечить пуще всякого урода». Впрочем, он быстро оттаял.

На дворе появился Пашка Шаклин и позвал нас в цирковой сквер погонять только что отремонтированный футбольный мяч.

— Пойдешь? — спросил я Темчика.

— Если можно...

— А почему нельзя-то!

15. 04. 97

Я так увлекся пересказом своей несостоявшейся повести, что забыл писать о событиях нынешних дней...

Хотя о чем писать? Самое хорошее — то, что вчера вечером вдруг позвонил Володя Дмитриев — десятилетний человек из «Каравеллы». У нас с ним дружеское взаимопонимание, потому что я очень люблю писать книжки, а он очень любит их читать.

— Почему вы не приходите в отряд?

Я сослался на остеохондроз (оставив в стороне ряд других причин, в том числе и некоторые расхождения с нынешним взрослым руководством отряда). Володя сказал, что его папа — врач и, наверное, может помочь. Я обещал при случае воспользоваться этой помощью. Потом пообещал, что поправлюсь и позову Вову в гости.

А еще у него есть младший брат Митя, с ним я тоже знаком. Мне кажется, оба брата — очень славные люди. Может быть, вроде Темчика, о котором я пишу...

«ОДНАЖДЫ ИГРАЛИ...»

А Темчик постепенно входил в нашу компанию.

В первый день знакомства оказалось, что в футбол он играет совсем не так скверно, как можно было ожидать. Без блеска, конечно, но все-таки «на уровне». По крайней мере, для его роста и возраста...

А главное, был он в игре неутомим и старателен. И не ялакса. Даже не морщился, когда Валерка Сизов заклеивал ему помусоленными листьями подорожника оба сбитых колена...

И при этом он оставался Темчиком из Москвы, с его «акающим» произношением. Воспитанным мальчиком, который ни разу не произнес нехорошего слова. И еще: около девяти вечера он всегда выключался из игры и спешил домой.

— Понимаете, я маме обещал...

Над ним посмеивались, но, надо сказать, не очень.

Зоя Корнеевна не мешала вживанию Темчика в нашу уличную среду. Видимо, понимала, что мы хотя и обормоты, но вовсе не шпана, а обыкновенные пацаны — со своим кодексом ребячьей жизни. Кстати, довольно справедливым. Внешне Темчик скоро почти перестал отличаться от нас. Только вот с панамкой не расставался. Но к этому быстро привыкли. Иногда его даже так и звали: Панамчик. Но чаше просто Темчик...

Случалось, он даже бегал босиком. Но рубашка или майка на нем всегда были чистенькими.

Однажды Зоя Корнеевна зашла на наш двор, где мы из гнилых листов фанеры, обломков кирпичей и старой бочки строили крепость. И разговорилась с соседками — она не чуралась общения с местным населением. Темчика, который подошел к маме, она ласково притянула к себе.

Таисия Тихоновна, которая была тут как тут, заметила, что «у вас очень славный мальчик, но не боитесь ли вы, что он попадет под дурное влияние?»

— Ну, какое здесь влияние, — усмехнулась Зоя Корнеевна. — Дети как дети. И Тема такой же... — Она еще ласковее прижала его к своему пестрому платью, и он не стеснялся, не упрямился. — К тому же он всегда знает, что можно, а что нельзя... И помнит простое правило: любой мальчик может бегать с перепачканными коленками и синяками, лишь бы воротничок был чистый... — И поправила воротник желтой рубашечки на сыне.

Здесь же, на крыльце, во время разговора покуривал дядя Боря, который часто был для меня чем-то вроде зеркала. Я посмотрел на него и виновато повертел шеей. Воротник моей ковбойки, увы, не отличался чистотой.

Дядя Боря усмехнулся и философски изрек:

— Что там воротничок. Была бы совесть чистая...