Мы, остальные, только хмыкнули. Всем была известна черная дыра в земле, среди старых тополей. Все туда спускались. Внутри был узкий короткий лаз, который упирался в могучие плахи — видимо, вросшую в землю дверь. Плахи, хотя и полусгнившие, разломать было невозможно. Да и страшновато было там, под землей, если сидишь долго.

Но отсюда, снизу, остатки собора мы видели впервые.

— А вдруг тут клад? — шепнул не чуждый романтики Семка. — Гляньте, доски торчат.

Несколько сгнивших досок высовывались из-под плотной кирпичной кладки. А между ними... да, торчали две кости.

Рыжий бесстрашно ухватил кость и выдернул.

Безусловно, это была человеческая кость. Которая называется «берцовая». Такие рисуют скрещенными под черепом на пиратских флагах. Кость была черная, рыхлая, но сохранила свою зловещую форму.

Рыжий сунул ее мне в лицо — попугать — потом бросил вниз. И ухватил другую.

— Не трогай, дурак, — сумрачно сказал Семка.

Неподалеку торчали еще несколько сплющенных гробов

с костями. Видимо, под собором в старину были склепы.

Мы больше ничего не трогали, слегка притихли, стали подниматься. В этот момент из бурьяна выкатился темный круглый череп без нижний челюсти. Амирке прямо на босую ступню. Амирка дернул ногой. Череп запрыгал вниз, как мяч, и застрял в буйной зелени.

Мы выбрались наверх, перелезли через деревянную ограду и оказались на улице Республики. Напротив музея. Рядом с музеем была остановка автобуса.

16. 04. 97

«ОДНАЖДЫ ИГРАЛИ...»

Подъехала полуторка со скамейками — автобус тогдашнего времени. В кузове было много народа, кондукторша не сразу заметила «зайцев». А когда заметила и завопила, мы уже, подъехали к остановке «Улица Кирова». По этой-то улице (параллельной Семакова) мы и выбрались снова к реке.

На Пески, к пестрой куче нашей одежды, охраняемой одиноким Темчиком, мы подоспели одновременно с теми, кто шел по берегу.

Увидев нас, Темчик встал и... заплакал.

Его обступили.

— Темчик, ты чего? Приставал кто-то? Где эти гады?!

Он всхлипнул опять, сердито сдернул панамку, вытер ею глаза. И сказал уже не по-московски, а чисто нашим сибирским говором:

— Вы чё, ненормальные? Я думал, потонули. Пропали куда-то... Столько времени нету и нету, я не знал, что делать...

— Ох и свиньи мы, — искренне сказал Амос.

Темчика со всех сторон принялись успокаивать. И наконец он заулыбался, тронутый всеобщим сочувствием. И счастливый, что все вернулись живые-здоровые. Хотя все еще промокал панамкой глаза.

Раздался сиплый гудок. От моста вверх по течению неторопливо двигался пароходик «Речник». Он в это время каждый день шел от деревни Решетниково. Все знали: если показался «Речник», значит, половина четвертого.

— Ой! — перестал улыбаться Темчик. — Я же обещал маме, что приду в три!.. Я побегу!

— Я с тобой! — На ходу застегивая ремень, я кинулся за Темчиком по лестнице. Потому что знал: он один еще ни разу не ходил по нашему городу на такое расстояние — от дома до реки и обратно. Конечно, не заблудится, но... мне казалось, что я отвечаю за Темчика.

Да, не такое уж это и расстояние было. За пятнадцать минут то бегом, то спешным шагом добрались мы почти до места.

— Попадет? — выдохнул я один раз на бегу.

— Не в этом дело. Мама, наверно, тревожится.

Еще на полпути я заметил, что за нами, поотстав, торопится Тоська Мухина. Ей-то что надо?

А в полквартале от большой ограды, на улице Дзержинского, мы увидели Зою Корнеевну. И разом замедлили шаги. Потом остановились.

— Ну? — ледяным тоном сказала Зоя Корнеевна. — Как это понимать?

— Мама, я не мог уйти. Я...

— Как это не мог, если ты мне обещал ?

— Но там я тоже обещал! Я караулил одежду! А ребята ушли и задержались...

— Он был как часовой, — сказал я.

Зоя Корнеевна не удостоила меня взглядом. А Темчик вцепился в мои слова, как в спасение:

— Да, я был часовой! Я там тоже обещал! Не мог же я разорваться между двумя обещаниями!

— Надо выполнять то, что обещал раньше, — холодно сказала ему мать.

— Но они же не знали... Я же не мог... Я...

— Ну-ка, подними голову, — сказала Зоя Корнеевна. — Смотри мне в глаза.

Темчик поднял и посмотрел. Кажется, с надеждой на понимание. И на прощение.

Но прощения не было. Зоя Корнеевна ладонью крепко ударила сына по щеке. Голова Темчика мотнулась, и он опять уронил ее. И закапали слезы. На дощатый тротуар — как дождевые капли. Панамка от удара слетела и упала в траву.

— Не надо... — сдавленно сказал я.

— Подними, — велела Темчику Зоя Корнеевна.

Темчик поднял панамку, но не надел. Зоя Корнеевна взяла его за плечо и повела к дому. Красивая — в своем пестром платье и широкополой шляпе — как артистка. Холодная, как снежная королева...

А Тоська стояла в пяти шагах и смотрела.

— Чё зыришь! — гаркнул я на нее. — Довольна?

— Дурак!

— Дура!

ОДНАЖДЫ ИГРАЛИ...

Два дня Темчик не появлялся на улице. Я рассказал ребятам про то, что случилось. Кажется, все чувствовали себя виноватыми, даже Рыжий не зубоскалил. Хотя, если разобрать-

в чем наша вина? Никто же не знал, что Темчику к трем часам надо было домой...

На третий день я встретил Зою Корнеевну недалеко от рынка, куда мама послала меня за картошкой.

...И сейчас я вставлю опять несколько старых страниц из Сохранившегося черновика этой несостоявшейся повести. Он помечен числом 22.01 девяносто шестого года.

— Славик!..

Делать нечего, я придержал шаги. Она пошла чуть позади меня.

— Здравствуй, Славик.

Я колюче оттопырил локоть и неразборчиво буркнул в ответ.

— Ты на меня сердишься?

Еще и спрашивает! Я мельком глянул из-за плеча. Продолговатые глаза Зои Корнеевны в тени шляпы излучали снисходительную доброту. Платье шелестело.

— За что же, голубчик?

— А зачем вы Темчика... так! Тогда, на улице...

— Вот в чем дело! Ну... видишь ли, это был импульсивный поступок. Знаешь, что такое «импульсивный»?

Я сердито хмыкнул. Потому что знал. Отчим, если скандалил, швырял посуду, замахивался на маму, потом всегда оправдывался: «Ну, как ты не понимаешь? Я же действовал импульсивно!»

Я сказал беспощадно: