Нам не дано знать, что такое смерть. Может быть, именно это…» Я отступил от края скалы и бросился бежать назад, остановившись только тогда, когда споткнулся о здоровенный булыжник.

Я вернулся к Гарри Уэсту поделиться своими мыслями. Он не удивился, увидев меня.

— Что, не послушался? Решил, прежде чем отнять у себя жизнь, долететь до самого дна пропасти? Могу сэкономить тебе немного времени. Дна не существует. Отчаяние бездонно. Тебе не удастся достигнуть дна, и поэтому я уверен, ты не покончишь жизнь самоубийством. Другой — может быть, но не ты. Лишь те, кто привязан к тривиальным вещам, лишают себя жизни. Тот, кто боготворит жизнь, семью и все такое прочее, первым сунет голову в петлю. Зато другие, те, кто не слишком высоко ценит близких и то, чем владеет, понимая бессмысленность того и другого, не пойдут на самоубийство. Знаешь, что такое ирония? Вот тебе пример: если веришь в бессмертие, то способен себя убить. Но если считаешь, что жизнь — короткая вспышка между двумя огромными отрезками безмолвия, к которой незаслуженно приговорено человечество, — никогда не осмелишься. Понимаешь, Марти, ты в безвыходном положении: с одной стороны, у тебя нет сил жить полнокровной жизнью. С другой — ты не в состоянии заставить себя совершить самоубийство. Каков же выход?

— Не знаю. Мне всего четырнадцать лет.

— Мы с тобой оказались в одной лодке. В тюрьме человек не может жить нормальной жизнью. У него нет возможностей знакомиться с девушками, готовить себе еду, заводить друзей — в общем, снимать сливки жизни, от которых остаются весьма приятные воспоминания. Я, как и ты, не могу жить. И как и ты, не могу умереть. Что же в таком случае остается человеку?

— Не знаю.

— Созидать!

— О!

— Ты умеешь рисовать карандашом или красками?

— Совершенно не умею.

— Сочинять и записывать рассказы?

— Нет.

— Писать стихи?

— Ни в коей мере.

— Играть на музыкальных инструментах.

— Не в состоянии извлечь ни одной ноты.

— Проектировать здания?

— Боюсь, нет.

— И все-таки кое-что тебе доступно. Думаю, ты уже понял, что именно.

— Нет.

— Да.

— Уверяю вас, нет.

— Ты все прекрасно знаешь. А теперь поспеши — уходи. Не сомневаюсь, тебе не терпится начать.

— Как я могу начать, если не понимаю, о чем вы говорите?

Я покинул тюрьму оглушенный и опустошенный, на грани то ли истерики, то ли прекрасного открытия. Мне дали совет созидать.

Но что?

Требовалось поразмыслить. Мне нужна была идея. С тяжелой душой я вернулся в город и принялся прохаживаться по всем нашим пяти убогим улицам. Доходя до конца, где уже начинались заросли кустарников, я поворачивал и шел обратно. И так снова и снова. Почему я не решался войти в окружавшие наш город со всех сторон дебри? Хотел бы я быть способным черпать вдохновение у Матери Природы, но, откровенно говоря, эта дама оставляет меня равнодушным. Всегда так было и всегда так будет. В моей голове не вызрело ни одной великой идеи, когда я глядел на деревья или спаривающихся опоссумов. Конечно, зрелище потрясающего заката или бурлящего ручья не оставляет равнодушным спящего и в моей душе ангела, но дальше никуда не ведет. Приятно смотреть на колеблющиеся стебли травы, но в мозгу как была, так и остается пустота. Сократ, видимо, подразумевал то же самое, когда говорил: «Деревья во дворе не способны ничему меня научить». Подсознательно я понимал, что могу черпать вдохновение только у людей и сотворенных людьми вещей. Совсем неромантично, но так уж я устроен.

Я стоял на перекрестке и наблюдал, как люди плетутся по своим делам. Перевел глаза на кинотеатр. На главный универмаг. Скользнул взглядом по бару, китайскому ресторану. Как все эти предметы произросли из первичного доисторического бульона, оставалось для меня величайшей загадкой. То, что покрытый листьями куст получился в результате большого взрыва, меня нисколько не трогало, зато горели пробки от сознания, что почта в нашем городе функционирует потому, что когда-то на сверхновой звезде взорвался углеводород.

И тут меня осенило.

Это называют озарением: идея вспыхивает в сознании, когда ты окончательно убеждаешь себя, что ты полный идиот.

Мысль пришла ко мне и была очень важной. Я бросился домой, решив, что Гарри в разное время проинструктировал нас обоих — и меня, и Терри, и тут же, откровенно говоря, подумал, что брат мало что понял из его слов. Усвоил какие-то практические детали, но не философию, не саму суть.

Первый проект

Я по своей натуре не мастер на все руки. Созданные мною объекты материального мира немногочисленны. В разных концах страны на мусорных свалках валяются: уродливая пепельница, незаконченный шарф, кривое распятие подходящего размера, чтобы на кресте могла пожертвовать жизнью кошка во искупление грехов всех нерожденных котят, кособокая ваза и предмет, который я изготовил вечером после свидания с Гарри в его вонючей тюрьме, — ящик для предложений.

Я сделал его оптимистических размеров: в виде емкости шириной пятьдесят сантиметров и тридцать глубиной — достаточно пространства, чтобы вместить тысячи предложений. Он был похож на огромную квадратную голову. Покрыв ящик лаком, я взял пилу и удлинил щель, загнув ее на пару сантиметров вверх с каждой стороны, чтобы было похоже на улыбку. Первое, что пришло мне в голову, прибить ящик к палке, а палку воткнуть где-нибудь в городе, но когда строишь что-то для общего пользования, необходимо принимать в расчет вандалов. Их с лихвой хватает в любой точке планеты.

Учти и планировку нашего городка: в нем была одна большая улица с трехрядной мостовой и отходящие от нее в середине четыре улицы поменьше. Между перекрестками эпицентр жизни — городская ратуша. Куда бы человек ни шел по своим делам, он не мог ее миновать. Именно ратуша должна была придать ящику для предложений официальный вид. Но чтобы обеспечить моей затее долговременность, чтобы ящик сразу не сорвали, следовало сделать его частью конструкции, то есть самой городской ратуши. Соединить воедино со зданием — это казалось очевидным. Но попробуй соедини дерево и бетон или дерево и кирпич.

Я стал рыться на заднем дворе в поисках остатков ржавого металла, которые не пошли в дело, когда крыли садовый домик отца. На родительском точильном кругу разрезал железо на четыре куска и при помощи его паяльной лампы запечатал ящик в металл сверху, снизу и с боков. Закрыл на висячий замок и в три утра, когда все спали и в окнах не горел свет, прикрепил к нижней точке перил на лестнице, ведущей к входу в ратушу.

Ключ от замка я поместил в конверт, а конверт положил перед дверью Патрика Аккермана, не слишком заметного члена городского совета. На конверте я написал его имя, а внутри следующие слова:

«Доверяю вам ключ от потенциала нашего города. Теперь вы хранитель ключа. Не злоупотребляйте своим положением. Проявите сноровку, не ленитесь, не будьте небрежным. Город рассчитывает на вас».