Чуда на это лишь часто-часто закивала и, ни слова не говоря, поманила Василису пальцем. Та последовала, как есть, нагая. Хозяйка откинула полог, ткнула в дверь пальцем. Василиса толкнула ее и вывалилась из избы на чистый, слепяще-белый снег.

Хлопнула дверь.

— Впусти! – Василиса забарабанила в дверь кулаками. В ответ тишина. – Да впусти, ты что творишь?! – И снова молчок. — Открой, надену я твои штаны!

Дверь притворилась на самую малость. В щели показался хитрый белесый глаз.

— Свои я сама ношу, уже поди годков восемьдесят, и еще столько же носить буду. А ты стой на морозе, если срам от тепла отличить не можешь.

— Могу! Впусти, холодно очень.

— Ну заходи, раз тебя любовь не греет.

Василиса переступила порог. Разогнала табун мурашек, растерла руки и покаялась:

— Прости меня. И спасибо тебе за все: и за одежду, и за еду, и за приют.

— И за лечение, — хозяйка подняла указательный палец вверх. — Ладно, полезай в печь. Перепекать тебя буду. Уж много в тебе лишнего, наносного.

Она отворила заслонку печи. Василиса с сомнением посмотрела внутрь.

— Я туда не помещусь.

— Откуда ты знаешь? Пробовала?

— Нет.

— Вот и полезай. Странная ты. Имея собственные глаза и уши, доверяешь чужим языкам.

Делать нечего, пришлось Василисе в печь лезть. Поставила колено, следом еще одно. Согнулась в три погибели и протиснула себя. Внутри и впрямь оказалось просторно, парко и, что уж совсем странно, светло. Чудка захлопнула заслонку и прислонилась к ней спиной. Василиса растянулась и закинула руки за голову, разглядывая удивительное место. Время вытянулось карамельной патокой. Стенки мерцали, словно звезды на ночном небе. Вновь накатило блаженство. Захотелось закрыть глаза и заснуть.

— Исключительно на собственных наблюдениях мир не познаешь! – ответила Василиса, скорее себе, чем старухе.

— Начни с малого. С себя, — прогудело снаружи.

— Я — не мир.

Заслонка заскрежетала. В просвете появилось плоское лицо чуды.

— Ты уверена? Ладно, вылезай. Из тебя каши не сваришь.

— Правильно говорить «с тобой».

— Одними правильностями сыт не будешь, — хозяйка протянула Василисе одежду. Боярыня приняла ее на этот раз без пререканий и принялась натягивать.

Расчесала и переплела косу, убрав ее наверх. Волосы больше не мокли. Но оставлять накосник не хотелось. Он, словно единственный мост, связывал ее с прошлой жизнью. С родным миром. С тем, чего она так легко лишилась.

«А было ли там хоть что-то стоящее? То, к чему можно вернуться? Дом? После смерти матери он стал чужим. Семья? Велимир был моей семьей. Чаще в мечтах, чем наяву, но и этого больше нет. Служба? Да, я люблю лекарское дело, но каждое проигранное Макоши сражение отставляло кровоточащую рану на сердце. Я ведь могу назвать по имени каждого, к кому Двуликая повернулась костлявой стороной. И помню задорный взгляд ее живого глаза, уставленного на меня. Живи и помни, Василисушка, всех, кого не спасла. Поэтому, может, Велимир и прав был, предлагая домашнюю практику. Выла бы, на стену лезла, а личный погост не полнила».

Чуда внимательно наблюдала за тем, как Василиса повертела накосник, потом взяла его за концы ленты и повязала, словно бармы, на груди. Спрятала под блузу. Повернулась вся сосредоточенная, но при этом, по глазам видно, ничего так для себя не решила. Нет якоря. Как такую в Навь пускать? Сгинет, заблудится. Ведь хорошая девка, неглупая, да только много в ней шелухи наносной. В таком возрасте всякий раздвигать границы должен, ставить под сомнение степенность мира, давая тем самым ему новый импульс развития. А эта укрылась за масками зримыми и невидимыми, и не поймешь, где живая девка, а где морок. Только на Щуров надежда. Если чахнет поросль, питать нужно корни. Так и тут.

— Ладно, стоя на месте, подметки не стопчешь. Пошли.

Они вышли из дома, и Василиса уже без волнений смогла рассмотреть то место, в которое попала. Это действительно было межмирье. То, каким оно описано в книгах. Снежная степь столько, сколько хватает взгляда. Ее, словно рана на теле, пересекает река Смородина. Темная, густая, смолистая. Как в такой душу отстирать – загадка. Совсем рядом, буквально руку протяни, – коснешься, высится каменной громадой замок Карачун. Длинная тень его упирается ровной стрелкой в Калин-мост. Василиса отчего-то представляла себе, что он будет красный, коромысленный, с резными столбиками перил, с конными богатырями на заставе. Но увы. У старого обветшалого перехода оказалось до зябкости пусто.

— А где стражники? – В голове рой вопросов, а вылетел этот.

Чуда сплюнула на землю. Впервые с момента встречи Василисе удалось уловить от нее эмоцию. А еще странное движение, словно та поймала шершня на лету и разорвала его на мелкие кусочки. Миг, и в руке не шершень, а натрепанная кудель тьмы. Чуда достала из-за пояса тонкое веретено, подцепила им темное волокно и вытянула его в тонкую нить. Скрутила вдвое да сплела пальцами незамысловатый шнурок.

— Держи, — протянула она шнурок Василисе. – Хорошее проклятье вышло, от души. На руку повяжи. Таким, оказия случится, человека насмерть пришибет. Лишь хлестни. А стражники, те в замке. Напечники. Давай, не лови воздух, словно рыба на мели. Иди и главное возвращайся.

Василиса, делать нечего, поклонилась ведьме в пояс, выкинула из головы лишние мысли и ступила на мост. Стоило взойти на него, как явный мир подернулся белой дымкой и исчез. Остался лишь скрип бревен под ногами да шум воды. Иные звуки отсеклись, развеялись. Воздух сделался густым, плотным. Казалось, впечатай в него руку, и та увязнет. Каждый новый шаг давался с трудом. Василиса стиснула зубы и с упорством крестьянской кобылы продолжила путь. Ноги налились свинцом, тело сковала судорога. Калин-мост не пускал. Сердце зашлось рваным ритмом. Мир мертвых выдавливал человеческое тепло, противился, ломал волю. Хотелось согнуться пополам, а лучше лечь и никогда больше не подниматься. Прильнуть щекой к холодным заиндевелым бревнам и слушать, слушать как бьются волны Смородины о деревянные подпоры. Василиса огляделась. Как за ней, так и впереди мерцало белесое ничто. Оно пытливо смотрело в самую душу, ворошило, доставая то, что в тяжести своей давно опустилось на самое дно, да там и позабылось.

Под ногами хрустнуло. Словно взрыв, словно гром божественной кары. Василиса замерла и опустила взгляд. Внизу лежали кости тех, кто не смог пройти мост и пал на нем. Ступить далее, не потревожив чужой прах, сделалось невозможным. Именно