class="p1">— Вам нужен скандал? Вы хотите прессу? О, думаете, я не нашла? Представляю утренние заголовки: «Царская дочь – убийца»!

— Хватит! — выкрикнула Василиса. — Я требую не человеческого суда, а божественного. Если дух Велимира в Нави, то я имею право на ордалию. Я желаю отправиться в мир мертвых и там получить ответы.

В допросной повисло молчание. Казалось, его, как тот поминальный кисель, можно было черпать ложкой.

— Это лишнее, я выиграю дело. В крайнем случае, Василий Премудрый своей великой амнистией…

Василиса предупреждающе подняла руку.

— Нет, передайте его царскому величеству благодарность, но я откажусь.

Тугарин хотел возразить, но она покачала головой и обратилась к яге:

— Посудите сами, в случае моей правоты у вас будет закрытое дело и долгоживущий маг-упир. Сколько их в Гардарике, меньше десяти? А у меня жених или хотя бы ответ на вопрос, что значит эта кутерьма с письмами и заявлениями. Если же я не смогу вернуться, так тому и быть. Только палач и расстроится, но я могу завещать ему положенный гонорар. Все в выигрыше.

— А ваша фамилия? — тугарин все еще хмурился, но уже не спешил разубеждать клиентку.

— Моя фамилия отправится со мной в Навь, опекунам я ее не собираюсь оставлять. А вещи мои, раз уж про то разговор пошел, завещаю госпиталю Тмутараканскому. Еще что?

Дознаватель постучала короткими ногтями по столу.

— Я не понимаю, зачем вам рисковать своей жизнью? Не думаю, что статский советник слова на ветер бросает.

Василиса хотела пафосно ответить, что честь дороже жизни, сказать, что не хочет быть обязанной князю, или объяснить, что наверное все еще любит Велимира, но все слова, прокатанные на языке, явственно отдавали тленом, и она не стала. Вместо этого спросила:

— Мне нужно произнести клятву или какую-то словесную формулу? И как вообще будет проходить переход? Портальные избушки меня не пропускают.

— Ничего такого не нужно. Ты пожелала ордалию. Это слышала я, твой защитник и боги. Достаточно. Пойдем. Есть у нас самый прямой путь к Калин-мосту. Там тебя встретят. Вернешься с магом — будешь чиста перед людьми и богами.

Кучугов больше не проронил ни слова. Словно своим решением Василиса отсекла его компетенции от себя. От этого стало неуютно, она с мольбой посмотрела на защитника, но тугарин лишь головой покачал да спрятал руки в рукава халата.

Яга сама отворила дверь допросной и провела их по тускло освещенным коридорам. Под самым потолком ржавым цветом горели мутные лампы накаливания. Одна из них конвульсивно мигала, не выдержав казенной службы. Василиса считала ровные провалы дверей с маленькими решетчатыми окнами. Один, два, три… «Интересно, зажег Смогич фонари на центральной улице? Жаль во сне спросить не успела». Василиса улыбнулась. Ночной поцелуй растекся по венам горячим золотом, согрел изнутри.

Наконец дознаватель толкнула последнюю дверь, придержала пропуская Василису и тугарина, а после с грохотом захлопнула, породив быстрозвучное эхо.

Холод осенней ночи тут же пробрался под тонкую девичью блузу, но там же и потерялся, уступив другому — душевному.

Василиса огляделась. Типичный задний двор, характерный для любой казарменной постройки, будь то больница или тюрьма. Вечно тлеющая выгребная яма, пара деревянных нужников, кирпичные, кое-где вывалившие кладку стены с подтеками и срамными надписями. А посередине двора колодец. Нет, не так. Колодец. От него веяло тьмой и потусторонней жутью. Василиса невольно попятилась и уткнулась спиной в тугарина. Тот положил ей руки на плечи и нервно ударил хвостом, кроша щербатую брусчатку.

— Назад пути нет, боярыня. Мне жаль. Ты сама решила отдать жизнь на суд богов.

В Василису вошел страх. Так запросто, без приглашения. Легко вонзился раскаленной вязальной спицей в живот и вышел в районе колен, сделав их мягкими, непослушными. Идея, выношенная и рожденная за безопасными стенами тюрьмы, под открытым небом показалась до боли глупой. И почему ее никто не отговорил?

— Вот Порог, — произнесла яга и замолчала. Словно эти два слова объясняли все на свете. — Подойди ближе. Уже поздно бояться.

Тугарин едва заметно подтолкнул Василису, и она сделала неуверенный шаг в сторону влажных, покрытых зеленым мхом и инеем камней. Положила на них руку и с опаской глянула вниз. Дна не видать, только клубится каракулем тьма. Мигает провалами глаз.

— Я бы советовал попросить одного из богов о помощи. Говорят, переход тогда легче проходит. Думаю, Перун-громовержец не откажет дочери своей в просьбе.

Василиса горько усмехнулась.

— Мне запрещено взывать к нему.

— Тогда быть может Мать-Земля?

— Нет, — отчего-то стало необъяснимо грустно. Словно сейчас, в этот самый момент, на этой самой земле хоронилась добрая часть того, что раньше именовалось Василисой Сабуровой. — Я ведь отправляюсь в мир мертвых, вот пусть и поможет мне там Мертвый бог.

Кучугов нахмурился и отполз. Ответ девчонки ему не понравился. Не говорят подобное у Колодца. Даже в шутку.

— Пора, — яга не отличалась особым терпением, да и суеверной не была, — холодно стоять. Вас, боярыня, толкнуть в спину?

— Сама справлюсь. — Василиса села на борт колодца. Свесила ноги. Сняла очки и повертела их в руках. «Побьются, нет? Да и от кого в Нави прятаться? Кому надо и так увидят». Развернулась и отдала их тугарину.

— Возвращаю. Передайте их царю.

Только защитник взял очки в руки, как облик Василисы пошел рябью, черты лица ее из мягких, округлых, по девичьи наивных, сделались острее, четче. Пухлые губы стали бледнее и тоньше, брови, наоборот, расширились, а взгляд приобрел колкость, свойственную людям внимательным и упрямым. Волосы же из темных, густых, приобрели пшенично-русый цвет.

Яга сдавленно ахнула и прикрыла рот рукой. Василиса одарила ее понимающей улыбкой, подмигнула не менее ошарашенному защитнику и прыгнула во тьму.

— Если царь узнает, что мы видели ее истинное лицо, нам не жить, — тугарин поразмыслил над собственными словами и бросил очки в колодец. — Поэтому мы не видели, ты поняла, Весея?

— А если она вернется?

— Не вернется, — он отрицательно покачал головой, — хотя жаль, конечно, кровь не вода… С другой стороны, Василий просчитал ее поступки словно наверняка знал, как будет. Даже я не был уверен до конца. Но мне даже говорить ничего не пришлось. Она уже пришла, приняв решение. Эх, молодость, сколько в тебе губительных порывов! Ладно, пошли. Нечего тут мерзнуть. Мы свое дело сделали, дальше не наша забота.