– На руке. Шрам. Откуда?

Он не стал смотреть, потому что знал, о чем она спрашивает. Есть расхотелось вовсе. Марк бросил сэндвич на тарелку и спрятал руки под столом, буркнув:

– Оттуда.

Их взгляды встретились.

– Извини, – сказала Анна. – Я больше не буду задавать вопросы. Разве, последний: где у тебя нож?

– Какой нож? – вздрогнув, пролепетал Марк.

– Обыкновенный. Приспособление для резки. Слышал о таком?

«Да, наверно, это смешно».

– Нет, – быстро проговорил Марк, – у меня нет.

– Не может быть, чтобы в доме не было ножа, – уверенно заявила Анна, поочередно выдвигая ящики стола.

– У меня – нет, – упрямо повторил Марк.

Тогда нам придется грызть колбасу зубами. А, вот, нашла, – она с торжествующим видом продемонстрировала…

Тот самый… Отвратительный тесак с бугристой ручкой и широким острым лезвием… Один из признаков его ночных кошмаров…

Нет, того ножа больше нет. Его забрала милиция. Двадцать один год назад…

– Пожалуйста, убери…

– У тебя аллергия на ножи?

– Наверно…

Пожав плечами, Анна бросила нож обратно в ящик. В ресницах притаилась настороженность.

– Слушай, – сказала она, прикусив губу, вымученно улыбнувшись, – пожалуй, я пойду…

Он почувствовал, что она боится. Его. Идиот. Надо было одному прийти сюда, наглотаться таблеток и лечь спать. И не пугать нормальных людей. Может быть, повезло бы не проснуться…

«Ты ведь мечтал умереть свободным, разве нет? Но я еще не свободен. От прошлого, от своих страхов. От себя…»

– Прошу тебя, – прошептал он умоляюще, – пожалуйста, останься. Я не причиню тебе зла. Это моя первая ночь здесь после стольких лет. И мне очень страшно. Правда. Я боюсь остаться один. Я дам тебе ключ, запрешься изнутри. Мне лишь нужно знать, что в этом доме есть живая душа…

Губы Анны дрогнули, напряжение медленно покидало ее лицо. Она села напротив.

– Послушай, – сказала она неожиданно мягко, – я не хотела тебя обидеть. Просто ты ведешь себя немножко… странно. Может, ты все-таки расскажешь, что здесь произошло? По-моему, это будет честно, раз ты меня просишь остаться.

– Хорошо, – он низко нагнул голову, запустив пальцы в мягкие волны каштановых волос, набрал воздух в легкие, как перед погружением на глубину. – Я все расскажу тебе. Я был не в тюрьме. А в лечебнице. Психиатрической. Я совершил убийство. Здесь. На этой самой кухне. Вот, – он не поднимал глаз, не желая увидеть ужас на ее полудетском личике.

– Ножом? – тихо спросила Анна.

– Да. До сих пор не понимаю, как это могло случиться. Я не хотел. Я лишь просил ее остаться… О, Господи. Ты права: тебе лучше уйти.

– Она была твоей девушкой?

Он молча кивнул, решившись, наконец, взглянуть в ее лицо. Удивительно: она казалась подавленной, но не испуганной. Словно мучительно пыталась постичь то, что никак не могло уложиться в рамки нормального человеческого сознания. Понять невозможное.

– А почему ты попал не в тюрьму, а…

– Я ничего не помнил.

– Совсем?!

– Только то, что было ДО… Ее слова… Они причиняли боль. Ужасную боль… Я все время думаю: если бы она уходила молча, просто захлопнула бы дверь… все могло бы быть по-другому. Это невыносимо.

– Когда ты вспомнил?

– Через шестнадцать лет.

– Значит, сейчас ты в порядке?

Марк горько усмехнулся.

– Теперь я здоров. Но вряд ли человек, совершивший такое, может считать, что он в порядке. То есть для окружающих все правильно: болел – выздоровел, убил – сел, вышел – радуйся, что жив… Но я сам пока так и не понял, что лучше: жить с этим до конца или…

Его взгляд застыл, как на фотоснимке. Пальцы переплелись в замысловатый замок.

– Но ты ведь отбыл наказание… – произнесла Анна.

– Наказание… – Он встрепенулся, вновь возвращаясь из мира призраков. – О каком наказании ты говоришь? Назначенном мне законом? То есть людьми. Простыми. Нормальными. Закончившими юридические институты. Где им, вместе с дипломами, выдали, наверно, специальные весы. Вроде тех, что в детских поликлиниках. Только на чашку кладется чья-то отлетевшая душа. А на шкале – годы. Пять, десять, пятьдесят… «Все, – говорят они, – готово, эта потянула на двадцать один. Можно ставить будильник. Время пошло». Прозвенел – наказание закончено. Можно начинать все с белого листа. Как просто… Да только я так не могу. – Он вскочил, заметавшись между стен. – Я не могу забыть, я каждое утро, когда встаю, и каждый вечер, когда ложусь, вижу ее глаза, понимаешь? И буду видеть, хоть сто лет пройдет, хоть двести. Я не могу себе этого простить – вот мое наказание. Этот приговор я сам себе вынес, и срок не истек.

Марк налил в стакан воды из синего крана, но и она была противно теплой. Когда он пил, зубы выбивали дробь по граненому стеклу.

– Как же ты будешь жить? – тихо спросила Анна.

– Не знаю.

– Так можно сойти с ума, – осекшись, девушка прижала пальцы к губам. – Извини, я не хотела… – Она отчаянно закусила кожу около коротко остриженного ноготка. – Поговори со мной.

– Что?

– Поговори со мной о ней.

– Я не могу.

– Ты очень ее любил?

– Да, – сказал он хрипло.

– Она была красивой? Наверно, высокой блондинкой с ногами от шеи?

– Откуда ты знаешь?

– Горький опыт, – она печально улыбнулась. – Если мужчине и дано сойти с ума, то от двухметровой Барби. Ну, а кроме… Доброй, умной, веселой, деловой, хозяйственной… какой?

– Умной… Да, наверно. И холодной… Но это я теперь понимаю. А тогда она казалась мне совершенной.

– Почему же она решила тебя бросить?

– Она сказала, – в синих глазах отразилась невыносимая боль, – что нашла лучший вариант… Оказалось, я был для неё не человеком, а набором определённых житейских удобств… Извини, я больше не могу.

Воцарилась тишина. Только – кап-кап – падал вода в железное корыто мойки.

– Где у тебя душ? – неожиданно громко спросила Анна.

– Что? Ты хочешь остаться?

– Ты против?

– Нет, но… почему?

– Ты же не бросил меня на остановке…

Ночь была так неправдоподобно тиха, что, когда Анна включила душ, шипение струй раскачало старые стены. И потому телефонный звонок прозвучал громовым раскатом. Марк не сразу нашел аппарат, примостившийся на тумбочке в коридоре. Прежний. С затертым прогнутым диском и тяжелой железной трубкой. Кто мог звонить в такое время? Кто вообще мог ему звонить? Георгий Аркадьевич? Придется рассказать об Анне… Почему-то он почувствовал неловкость.