– Что так?

– Он у меня состоит в партии педофилов!

– Что?!

– Есть такая партия! Они хотят узаконить секс с малолетками. Провести своих людей в парламент. И принять закон…

– Во как!

– Да, тут вообще по этой части полная свобода. Знаешь, что сейчас активно обсуждают?

– Что?

– Надо ли принимать закон о запрещении скотоложества. Ну, зоофилии. В соседних странах такой закон приняли. И все любители коз, ишаков, коров поехали сюда, в Данию. Ну, вот местная общественность и возбудилась. «Зеленые» забили тревогу. Скотоложество нарушает права животных или все-таки нет? Вот дискутируют. Так что за мужа я не беспокоюсь.

Здесь главное – твои права. Права человека. Так что можно делать все, что хочешь. Свободные нравы.

Людка, слегка ошеломленная, слушала разглагольствования подруги и никак не могла понять, серьезно она говорит или хохмит.

«Другой мир. Другие нравы и порядки. Конечно, женщины наши – народ пластичный. Могут приспособиться к любому образу жизни. К любому уроду. Вон сколько их на мусульманский Восток рвануло. За мужиками. И паранджу носят. И веру принимают. Готовы ноги мыть и воду пить. Лишь бы хоть кто-то их подобрал. Но все-таки это уж совсем перебор, – думала Крылова. – В России хоть какие-то рамки есть. Конечно, здесь жизнь посытнее нашей, но все ж. Одно дело делить мужичка с другими бабами. И совсем другое – с коровами, козами и ишаками.

Видно, скучно им здесь. Вот они и извращаются».

– В каждой избушке свои игрушки! – произнесла она наконец. – Перепуталось тут все. Что в голове, что в жизни. А мы гоняемся за миражами. А потом бегаем то ли в бордель, то ли в храм свободной любви. А кто держит это заведение?

– По всей Европе имеется целая сеть таких клубов. Это турецкий бизнес. Управляют им два брата. Кстати говоря, жутко интеллигентные и образованные люди. С фантазией. Не зря же они вспомнили эту Афродиту. Или не Афродиту?

– Артемиду! – подсказала Крылова.

– Во-во. Ее самую! – Вика помолчала. Потом спросила: – А ты, Люд, не хочешь найти себе какого-нибудь иностранца? Я бы могла поговорить.

Людка задумалась на мгновение. Конечно, такая мысль уже посещала ее совсем не глупую, красивую голову. Ведь годы-то идут. И даже не идут, а прямо летят. Но тут она даже испугалась:

– Нет! Нет! Я как-нибудь сама!

На прием пришел бывший директор его школы, Александр Дмитриевич Тобиков. Амантай его прекрасно помнил. Так что помощнику не надо подсказывать шефу, как зовут посетителя. И вот что удивительно. Все меняются, стареют. А «Феодал» каким был, таким и остался. Невысокого роста. С совершенно лысой головой. С прищуренными выцветшими голубыми глазами.

Когда он, опираясь на палочку и поскрипывая при каждом шаге своим вечным протезом, вошел в большой кабинет вице-премьера правительства, то Амантай, видно, по въевшейся школьной привычке, даже встал из черного кожаного кресла.

Директор пришел жаловаться. Его незаконно уволили с должности. С «волчьим билетом». И дело тут не в том, что место понадобилось национальному кадру, а в том, что он влез в историю. Вернее, влип в политику.

Дело было так. Тобикова назначили председателем избирательной комиссии. На выборах президента. С уверенностью, что в их Жемчужном выборы пройдут как положено.

Это он рассказал после того, как они поговорили о деревенских новостях. И вспомнили учителей.

– Мне в облизбиркоме сказали, что на нашем участке необходимо набрать девяносто процентов голосов за президента, – противным, сильным голосом вещал Тобиков, даже приподнимаясь на стуле, чтобы лучше донести до вице-премьера свою мысль. – Надо, значит надо. Я же не против. И мы работали не покладая рук. Старались изо всех сил. Но когда опрос показал, что девяносто не получится и мне предложили подменить бюллетени, я отказался. Это же подсудное дело…

Амантай делал вид, что внимательно слушает директора, а сам в это время размышлял о происшедшем: «Он же не знает, что это повсеместная практика. Выборы в классическом понимании давно уже не существуют. Они существуют, как механизм фальсификации. Это да. Издательство, которое принадлежит племяннику президента, печатает бюллетени. Однако их не ровно столько, сколько нужно для избирателей. А в два раза больше. Половина отправляется на места. Люди заполняют их. Бросают в урны для голосования. Когда голосование заканчивается, эти бюллетени достаются из урн. И… сжигаются. Образно говоря, летят в мусор, обращаются в пепел. А те, которые будут считаться, заранее заполненные, развезены по областям и проверены под руководством службы безопасности.

Расчет несложный. В избиркомах работают бюджетники – люди, полностью зависящие от власти. Точнее, от акимов – мэрий, городов, районов, областей. Что их ждет, если они откажутся подписывать спущенный сверху, заранее сфабрикованный, отпечатанный КНБ протокол голосования?»

– Меня уволили с работы! – продолжал свой грустный монолог Тобиков. – Сфабриковали уголовное дело. Якобы я совращал школьниц…

«Хорошо, что он не мусульманин, – думал Турекулов. – А то бы у его сына или внука нашли листовки “Хизбут-Тахрир”. И обвинили бы в экстремизме».

– А вы об этой истории кому-нибудь рассказывали? – наконец задал вопрос вице-премьер.

– Нет! К вам, Амантай Турекулович, решил сначала съездить.

– Это хорошо. Советую никому об этом не говорить. А я постараюсь помочь. Чем смогу. На все сто не обещаю. Но постараюсь.

– Вот спасибо! А то я уже и не знал, что делать, – с облегчением вздохнул Александр Дмитриевич.

«Это хорошо, что он не успел никому ничего рассказать. А то бы упекли в психушку. Или устроили автомобильную аварию».

Когда Тобиков, поминутно кланяясь и униженно хватаясь за руку бывшего ученика, ушел, Амантай взял трубку и позвонил знакомому заместителю председателя комитета.

– Абеке, понимаешь, он в новую жизнь уже не впишется! Если можно, пусть оставят его доживать, как есть. Вздуть надо того, кто назначил его председателем комиссии. Не видел, что ли, кого назначал?!

В эту минуту Амантай вспомнил своего старого отца-коммуниста. Тот был таким же принципиальным.

– Ну, договорились? Я тебе должен.

– Ладно, дело закроем, – наконец, ответил визави.

Амантай положил трубку правительственной связи.

И снова задумался: «Лягушки в кипятке. Как так получилось, что они не заметили, как повышается градус? И незаметно уснули, убаюканные речами о свободе, демократии, толерантности. Ну а теперь, после убийства Алтынбека Сарсенбаева, времена окончательно переменились. Пройден тот рубеж, за которым беззаконие стало нормой.

А ведь все начиналось с малого. Потихоньку, полегоньку, шаг за шагом, день за днем отбирали у них свободу. И глупый народ сам этого требовал. Настаивал. Все просто. Когда надо ужесточить какой-нибудь закон или норму, запускается отработанный механизм. Так было, в частности, с законом об оружии. Какой-то отморозок купил охотничье ружье. Вышел на улицу. И кого-то убил. Тут подключилась пресса. Поднялся хай. Случай этот раздули до небес. Вот, мол, любому продают! Порядка нет! Глупая общественность возмущена. Требует принятия жестоких мер. Власти надо реагировать. Депутаты принимают соответствующий закон. Или поправки. Ужесточить. Обязать. Не пущать.