я из вашего путаного объяснения вообще ничего не понял. Какие-то сеансы воспоминаний под воздействием стимуляторов. — Он чуть было не добавил, что и сам порой пользуется похожими способами для того, чтобы заставить задержанных вспомнить то, что ему нужно. Но так как прекрасно знал, чего стоят такие показания, решил не нервировать собеседников. Так что… — он оглядел кабинет. Настороженные люди ловили каждое его слово. — … Мы слушаем. И я бы на вашем месте поторопился, потому что у меня уже давно чешутся руки отвезти вас на Петровку. Там вас давно заждались.

Шаров обошел стул доктора, на ходу достал сигарету, прикурил и уселся на место, которое некогда занимал командир части. Вместо портрета лидера нации над его головой теперь светлел неровный прямоугольник, в центре которого виднелась рваная надпись, нанесенная куском черной смолы: «Жизнь прекрасна, но она напрасна».

Минуты три доктор молчал, оглядывая присутствующих, будто бы пытаясь вспомнить про каждого из них что-то важное, написанное в невидимом анамнезе. На его лице, словно вылепленном из гипса, не отражалось ни единой эмоции. Однако опытным взглядом сидельца Виктор уловил, что доктору явно не по себе.

Что-то пошло не по его плану.

Легкое, едва заметное подергивание правого века. Вряд ли кто-то бы обратил на это внимание, но однажды, когда он стал свидетелем серьезной карточной игры, бывалый зека, наблюдая со шконки разворачивающийся поединок, окатил его ядреным чефирным духаном и шепнул: «Знаешь, Витёк, кто сегодня банк возьмет? Зырь внимательно…»

Виктор глянул на четверых игроков, но ничего сказать не смог. Разве что сидевший справа слишком суетился.

«Нет, — сказал зека, — этот просто блефует, поэтому и дергается. Карта у него не самая жирная, но пойдет. А вот очкарик, напротив него, тот спокоен. Но карта у него дрянь. А все почему? Глазик… смотри, как дергается…»

Виктор присмотрелся и правда, нет-нет, но тяжелое веко довольно упитанного мужчины с большим прыщом на щеке едва заметно вздрагивало.

Точь-в-точь как у этого…

— Что ж… — бесцветным голосом начал доктор. Лена, услышав его, вздрогнула и подняла на него полный ненависти взгляд. — Раз уж… вам это удалось… собраться… значит, пора и мне сделать что-то полезное.

— Это уж точно, — хмыкнул с командирского кресла Шаров. — Он выпустил облачко дыма, которое медленно поднялось к потолку, покружилась с минуту и растворилось в желтоватой полутьме.

— Я уже рассказывал, чем и как я занимался в… лаборатории. Но для тех, кто не слышал, повторю вкратце еще раз. В аспирантуре я заинтересовался поведением некоторых… м… м… больных, которые находились в пограничных состояниях, вызванных как болезнями, я имею ввиду, конечно же, психические заболевания, так и в общем-то здоровых, но поставленных в крайне сложные обстоятельства людей. Например… некоторые советские бойцы в Афганистане получив тяжелые ранения, делились воспоминаниями, которые казались полностью выдуманными, если бы… не были удивительно точными и реалистичными. Обычный бред, скажете вы. И действительно, в основном, во многих случаях так и было. И я тоже был уверен…

— Вы что, служили в Афгане? — спросил вдруг Шаров.

Едва заметный мускул на лице Инина дрогнул.

— Было дело.

— И кем же?

— Полевая хирургия.

— О как… — удивился Шаров. — Надо же… И вдруг поменяли специализацию?

Инин не ответил на его вопрос.

— Так или иначе… — продолжил он, — несколько таких случаев мне удалось проверить. Не полностью, конечно, это было невозможно. Частично. И выдумки оказались правдой, хотя этого не могло быть. Никак.

— Что вы имеете ввиду? — Лиза, выглядевшая слегка поникшей (оно и понятно, после такой демонстрации), вдруг оживилась.

Инин хмыкнул. По его лицу было видно, что он знает гораздо больше, чем говорит. Более того, это знание каким-то образом делает его не пленником, заложником ситуации, а наоборот — он словно возвышался над всеми, исподволь распространяя свою зловещую ауру. Его не смущали ни регалии, ни звания и опыт, ни даже богатство некоторых присутствующих. Его не смущало даже то, что в любую секунду он мог оказаться в руках полиции — от которой так ловко скрывался половину своей жизни.

— Расположение отряда внезапно атаковали моджахеды. Один капитан из отряда разведки, первым обнаруживший скрытое наступление на наши позиции, получил тяжелое ранение в ногу… я пытался спасти его, но за стенами дома, где мы укрылись, шел бой. В окно влетела граната и капитан…

Виктор дернулся… болезненная мука искривила его лицо. Лена с тревогой посмотрела на друга.

— Вить, все нормально? — шепнула она ему.

Виктор с трудом кивнул. Губы его пересохли. Дрожащей рукой он взял со стола стакан воды.

Доктор внимательно посмотрел на Виктора. Зрачки его сузились, он выждал пару мгновений и продолжил.

— … накрыл ее своим телом, чтобы… видимо, спасти меня. Да, он меня спас ценою собственной жизни. Полученные ранения были несовместимы с жизнью. Однако перед смертью он успел кое-что мне рассказать.

— И что же такого интересного он вам рассказал? — скептически спросил Петр и покачал головой. Происходящее все больше напоминало ему какую-то дешевую голливудскую поделку.

Виктор поднял стакан ко рту и попытался отпить, но рука его тряслась, как у заправского алкоголика. Так и не сделав ни единого глотка, он резко, расплескав воду, поставил стакан обратно.

— Что в девяносто первом Союз развалится.

— Это и так было понятно, — протянул Петр. — Тоже мне предсказание.

— Он назвал точную дату. Двадцать шестого декабря. А еще он сказал, что однажды ко мне придет человек, которого я узнаю. Который не оставит меня равнодушным. Из-за которого все это началось.

— Угу… у меня каждый день в приемной толпы таких. Мнят из себя мессий, пророков и прочих ясновидцев. Знаем, проходили.

Инин бросил на Петра быстрый насмешливый взгляд.

— Ладно… Петя, успокойся! — прервала его Лиза. — Так что, пришел этот человек?

Профессор медленно кивнул.

— Да. Пришел.

— И где же он сейчас?

Виктор часто дышал. Лицо его покраснело и покрылось пятнами, хотя в помещении было прохладно.

— Да вот же он, — все тем же бесцветным голосом сказал профессор. — Сидит перед вами.

Сначала никто ничего не понял. Они принялись оглядывать друг друга, озабоченно и тревожно, словно пытаясь найти лазутчика, агента и не находя его в себе — отрицательно качали головой, мол, это точно не я. В какой-то момент, когда методом перебора выяснилось, что никто этим человеком быть не мог, взгляды вдруг разом пересеклись