дом в вонючий кусок сыра. Робин закричала. Сначала тихо, несмело, а потом все громче и громче. Она кричала так долго, что воздух давно бы закончился, будь она жива. Но даже если и так – лучше задохнуться, чем позволить голосам перекричать себя.

Все смолкло так же резко, как началось. Звенящая тишина дребезжала и грозила вот-вот расколоться, словно сотни тончайших стеклянных статуэток, сложенных в огромную картонную коробку, едва держащуюся за самый краешек высокой полки на чердаке.

Сразу стало легко соображать, и даже зрение улучшилось. Туман исчез полностью, как и застилающий глаза дождь. Увидев впереди высокое здание с белоснежными стенами и блестящими на солнце куполами, Робин, покачиваясь, направилась к тяжелым деревянным дверям.

***

Внутри было темно и пахло старостью. Как пахнет в квартире девяностолетнего человека, давно не открывающего окна. От былой красоты, в которой сомневаться не приходилось, остались лишь полуразрушенный алтарь, несколько скошенных скамеек, груда лампад, лежащих у обшарпанных стен. Иконы и древние книги со святыми писаниями валялись по всему залу, особо не выбирая себе место, – их было слишком много, чтобы можно было как-то упорядочить созданный ими хаос.

Робин остановилась и втянула носом воздух, надеясь уловить нотки ладана. Напрасно. Не было внутри ничего, что предвещала красивая оболочка.

– Не в первый раз здесь?

Голос, отразившийся эхом от стен, доносился с правой стороны, где у заколоченного разбитого витража стояла прозрачная коробка для пожертвований, битком забитая купюрами. Обернувшись на звук, Робин увидела высокого молодого мужчину, примерно ее возраста, одетого в строгий костюм и белую рубашку. Он явно пытался открыть ящик, но девушка спугнула его своим приходом.

Молодой человек не нервничал и не боялся ее. Его оливкового цвета большие, чуть на выкате, глаза разглядывали незнакомку равнодушным взглядом, словно перед ним стояла не девушка в полупрозрачном платье, а жалкая старуха. Длинные худые пальцы теребили в руках железный лом, словно их обладатель не понимал, как тот вообще тут оказался.

– Не в первый, – кивнула Робин. Она пыталась просчитать его дальнейшие действия, но все внимание приковали глаза. И голова отказывалась соображать.

– И я не в первый, – он кивнул на стеклянный ящик и ухмыльнулся. – Это все мои. Меня мать с детства таскала в церковь. А когда вырос и начал работать – стал приходить сам. И каждый раз скидывал сюда купюры. Но сейчас вижу, какой это все обман.

– Обман? – удивилась Робин и нахмурилась. – Тебе обещали загробную жизнь, и ты ее получил. В чем тогда обман?

Он посмотрел на нее долгим тяжелым взглядом. Глаза из оливковых стали темно-зелеными.

– Когда ты стараешься жить по заповедям, надеешься попасть в рай.

– А-а-а… Ты думаешь, где ты? Вечная жизнь, где люди делают то, что хотят, и живут в своем самом счастливом дне…

Молодой человек засмеялся, бросил ломик к угол и, прислонившись плечом к стене, начал разглядывать ее с уже большим интересом.

– Вот этого мне, видимо, и не хватало в жизни – возможности прожигать ее, чтобы даже самый адский кошмар после смерти показался манной небесной. Меня зовут Кайл. Кайл Хитон.

– Робин Вайсс, – девушка улыбнулась и протянула было руку, но перехватив недоуменный взгляд, одернула ее и от неловкости спрятала за спину.

Где-то капала вода, скрипел, жалуясь на старость и одиночество, деревянный пол, стонали от невыразимого груза ответственности стены. Робин махнула рукой, разрешая Кайлу продолжить то, зачем он сюда пришел, и пошла вглубь, разглядывая иконы, покрытые пылью, грязью и воском. Жалко треснуло стекло, давая молодому человеку доступ к своим несметным богатствам. Тихо чиркнула зажигалка. Оглянувшись, девушка увидела, как горят купюры. Одни были скомканы, другие аккуратно сложены, третьи идеально расправлены. Их приносили сюда в разном настроении, рассчитывая получить что-то особенное, чего не выходило получить самостоятельно, или просто чтобы замолить свой грех.

Она уже не помнила, когда при жизни была в церкви. Точнее, бывала она в них часто, но больше как часть экскурсии по незнакомым городам, или просто послушать органную музыку. У них с религией были сложные отношения. Иногда Робин пряталась в ней, как в теплом уютном коконе, но, придя в себя, начинала ощущать оковы, стягивающие ее руки в попытке заставить следовать заповедям. И девушка отворачивалась – не переставала верить, нет. Просто предпочитала думать о земной жизни, считая, что так будет честно. А со всем прочим она разберется потом, когда придет ее время.

Потом наступала очередная черная полоса, и снова хотелось бежать к иконам, чтобы преклонить голову и почувствовать, как сверху на нее ложится такая знакомая теплая рука Создателя. И становилось стыдно за то, что когда-то ушла, и противно от того, что понимала – она сделает это снова.

Купюры горели, оживляя заброшенный храм. Языки пламени жадно глодали бумагу, поглядывая на святые писания, – вот куда по-настоящему хотелось запустить свои испепеляющие клыки. Наконец решившись, маленький клочок банкноты, охваченный огнем, вырвался из ящика и, не пролетев и пары метров, упал на старые потрепанные книги.

Пожар вспыхнул мгновенно. Огонь трещал, пожирая деревянные скамейки, святые писания, иконы, огарки свечей, все ближе подбираясь к Робин и Кайлу, стоящим чуть в стороне. Они могли уйти, но не двигались – их обоих заворожило происходящее, и казалось нелепым сейчас сдаться и сбежать. Да и что им будет? Невозможно же умереть дважды.

Дым окутывал храм, и хотелось кашлять. Не потому что легкие наполнялись угарным газом, а просто потому, что так делали герои в фильмах, и память о них рождала реакцию, несвойственную мертвому телу. Они отошли чуть подальше, в надежде, что пламя сюда не дотянется, – тут не было ничего, что ему было бы интересно. Разве что…

Огонь пополз по деревянному полу, простирая лапы к молодым людям, застывшим от ужаса. Да, умереть было нельзя. Но разве захочется сгореть и обуглиться, как головешки в камине? Робин закричала первая. Она чувствовала жар, чувствовала, как пузырится и лопается кожа на ногах, по которым уже бежали языки пламени, все ближе подбираясь к белому полупрозрачному платью. Удушающий запах горелой плоти доводил до исступления. В попытке вырваться из ловушки девушка бросилась к двери и тут же вспыхнула, как бенгальский огонь, – пожар достал до легкой ткани и взметнувшихся в панике волос.

Где-то в стороне истошно вопил Кайл. Он не пытался выбраться – просто стоял истуканом, давая пламени обгладывать его пульсирующее от боли тело, и кричал.

Робин почувствовала, как огонь добрался до глаз, – сразу стало темно. Пытаясь на ощупь найти дверь, она натыкалась на деревянные балки, спотыкалась о наваленные в кучу