Телешов услышал голос майора: «Не особо-то вы напрашивались, Алина Витальевна». Для кого он это сказал? И для чего? Успокоить его, Сергея? Тьфу, черт. Телешов снова был зол на себя. Нашел время для романтических фантазий.

— В общем, — продолжала Алина, — станет скучно, звоните. Да и вообще, просто так, позвоните через пару часиков. И мне передохнуть, и с вами поговорю уже более детально.

— Обязательно, — поспешно проговорил Телешов. — Обязательно позвоню.

— Вот и прекрасно, — сказала Ламанча. — Тут Петр Андреевич хотел бы вам еще что-то сказать.

— Сергей Михайлович? — Кремер был так же спокоен и сдержан. — Просто на всякий случай. Номер моего мобильника у вас есть, верно? Я к тому, что если где-то в окрестностях какой-то шум-гам услышите, крики и так далее — звоните сразу, без обиняков. Если… — Кремер помолчал. — Если возникнет ситуация «дубль три», мне, конечно, сообщат. Но не сразу, сами понимаете.

— Конечно, Петр Андреевич. Хотя лучше бы без «дубль три»…

— Это уж точно. Лучше бы. Всего вам доброго — и спокойного дежурства.

Они распрощались. Сергей положил трубку на рычажки и сел. Все живы. Слава Богу, все живы. Он поймал себя на том, что почувствовал огромное, неимоверное облегчение, а взглянув на свое отражение в зеркале, увидел еще и идиотскую блаженную улыбку на собственной физиономии. Увидел — и тут же стер ее с лица. Все живы — из тех, кто ходил за змеей в подвал. А остальные? Люди, живущие в окрестных домах, бредущие по ночным улицам, стоящие у окошек круглосуточно открытых киосков? Все ли они доживут до завтрашнего утра? Ведь смертоносная тварь все еще на свободе…

Телешов посмотрел в сторону дверного проема. Пора бы и дело делать. Но как? Прежний первобытный страх, задремавший на время разговора с Кремером и Алиной, очнулся и набирал силу. Сейчас мысль о том, чтобы обходить здание школы снаружи, показалась ему безумной. Гадина жива, она может быть где-то неподалеку от места последнего убийства — но может быть и здесь, рядом со школой, в кустах сирени, туи, да просто в любом темном углу. Проверить все окна изнутри, открывая одно помещение за другим? Тогда на улицу идти не придется, но…

Но что может ожидать его в каком-нибудь темном классе, где окно осталось открытым? И, возможно, поджидать не где-то в углу, а у самого порога, готовое вонзить свои зубы-стилеты и превратить его в то, во что превратился Ромео за считанные часы…

Сергей едва не застонал и прикоснулся рукой ко лбу. Так и есть: холодная испарина. Трус, черт тебя дери, трижды трус! Будет лучше, если где-то в классном помещении действительно спрячется змея-убийца, но дождется она не ночного сторожа, а первого же школьника, который вбежит утром в класс?

Однако Телешов понимал, что не бояться тоже не получается. Одно дело — смерть, эта штука в его возрасте и при его здоровье не так страшна, как прежде. Но превратиться в массу гниющей плоти, которую обнаружат поутру и которую будут на пару препарировать Алина с Верой Львовной… Есть смерть как обыденный факт бытия — но есть мерзкая, отвратительная, отталкивающая смерть. Сергей не верил ни в Бога, ни в загробную жизнь, и был убежден, что ему, Телешову, будет уже абсолютно все равно. Но мысль о том, что грудой почерневшего мяса предстанет он перед людьми, с которыми сблизился за эти дни, перед Костей, Кремером, Алиной…

Он закурил и невесело хмыкнул. Прекрасно. Все уже известно заранее. И за дверью каждого класса по змеюке, и сам он уже расположился на оцинкованном столе… Фантазия разбушевалась явно не в меру.

Докурив сигарету до половины, он с силой вдавил ее в пепельницу и резко встал. Работать надо, вот что, дорогой товарищ. Надо работать.

Машина въехала во двор дома и остановилась у подъезда с табличками турфирм. Наговицына открыла дверцу и посмотрела на Кремера.

— Подниметесь? Я ведь без кофе не начну.

Майор задумался лишь на секунду.

— Кофе не повредит. Да и пяток минут до неизбежного общения с дорогим начальством…

Они поднялись по лестнице. Алина, звеня ключами, открыла замки на решетке, но запирать их снова не стала. Кремер хмыкнул:

— А ведь в последний раз закрывались на все запоры.

Наговицына, поднимаясь по лестнице, бросила через плечо:

— Просто была еще не знакома с вашим искусством стрельбы по движущимся мишеням.

Майор промолчал, хмуро раздумывая, была ли в сказанном какая-нибудь доля иронии.

В лаборатории Алина, поставив металлические коробки на стол, двинулась к электрочайнику, жестом указав Кремеру на кресло.

— Я без музыки, если не возражаете, — сказала она, доставая чашки, сахар и кофе.

— Какие тут возражения, — отозвался майор, откидываясь на спинку кресла и вытягивая затекшие ноги. — Спасибо за проявленную чуткость. Оно ведь нынче и без тяжелого рока не самый легкий день.

Кремер уловил вопросительный взгляд Алины, взявшей в руки чашку и банку с растворимым кофе.

— Мне ложечки три. С горкой. С хорошей такой горкой.

— Сахар?

— А как же. И побольше. Пополнить энергозапас не помешает. — Он взглянул на часы и присвистнул. — Уж полночь близится… А гадины все нет…

— Да. Гадина бы очень не помешала, — вздохнула Ламанча.

— Здесь не помешала бы? — усмехнулся майор.

— Именно здесь. Ведь все пока на косвенных данных строится. А нам бы на нее саму взглянуть, и поближе.

— При наличии отсутствия признаков жизни. Только и единственно. А иначе не ближе чем с двух-трех метров. Это ежели с моей непрофессиональной колокольни.

Некоторое время они пили кофе молча.

— И если бы только гадина, — задумчиво произнес Кремер.

— А что еще?

— А еще — о-го-го что еще. Еще и серпентарий отечественного производства. Впрочем, даже и не серпентарий, а целый зоопарк. Но не без специфики. И скорпионы, и стервятники, и гиены.

— Это вы о власти? — поинтересовалась Алина.

— О власти? Нет, что вы. Про власть? Зачем? Во-первых, неинтересно в силу тотальной виртуальности объекта. Во-вторых, по службе не полагается. Я, как-никак, на службе при власти состою и от нее, родимой, жалованье получаю. Тоже, кстати, весьма виртуальное.

Майор отхлебнул кофе и хмыкнул.

— А впрочем, я ведь действительно о власти. Только власти реальной, без всякой виртуальности. СМИ. — Последнее слово Кремер произнес, вложив в него всю свою язвительность: «сьмииии»

Наговицына удивленно приподняла брови.

— Вашу пылкую к ним любовь понять можно, но в нашей-то ситуации они при чем?

— Пока ни при чем. Но чует мое сердце, что недолго этому «пока» длиться. А уж тогда работу свою они на все сто пятьдесят процентов сделают.