Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В палате стоял стойкий запах свежесъеденных арбузов, терпкого мужского лосьона после бритья и не очень свежих зеленых носков, надетых шиворот-навыворот. Хозяин странных носков удобно расположился на функциональной кровати. Расстегнул редкий в этих краях зеленый китайский халат из настоящего шелка. Приготовился к осмотру. К гладко выбритой толстой щеке прилипла арбузная косточка. Упитанное лицо выражало и тревогу и радость одновременно.
– Добрый день, Вениамин Карлович! Как ваши дела? – заглянул я в историю болезни. – Что вас беспокоит?
– Здравствуйте, Дмитрий Андреевич! – покосился на мой бейдж ценитель зеленых вещей. – Спасибо, иду на поправку!
– Живот мягкий, повязка сухая, анализы в норме! Скоро домой! – улыбаясь, сообщил Вениамину Карловичу то, что он от меня и ожидал услышать.
– Спасибо! А скажите, мне арбузы можно уже есть?
– Да вы, я вижу, уже их кушаете вовсю, – покосился я на прилипшую к щеке косточку.
– Ну что вы, Дмитрий Андреевич, я без разрешения врачей ничего не предпринимаю! Все рекомендации выполняю! – сделал он честные глаза.
– Вот и славно! Считайте, что я вам разрешил! Только косточку смахните со щеки, а то как бы в рот не попала. Косточки кушать нельзя!
– Ой, извините! – Толстяк зарделся, как девушка, уличенная в просмотре неприличных картинок, и смахнул с лица следы нарушения диеты.
Во второй и третей палате находятся на излечении уже по два человека. Все по ДМС после плановых несложных операций. Жалоб особых нет. В перевязках не нуждаются. Главное, что их интересует, – когда можно есть и скоро ли выпишут домой.
Платные палаты на этом закончились. Следующая, четвертая, уже общая, рассчитана на пять человек, мужская. Из всех удобств только вечно журчащий растрескавшийся унитаз да капающий кран с горячей-холодной водой. Открыв скрипучую рассохшуюся дверь и войдя внутрь, немедленно почувствовал ту пропасть, что разделяла платные палаты и палаты для остальных граждан, не имеющих возможности побаловать себя платной медициной.
По глазам хлестко резанул спертый, удивительно вонючий и неистребимый воздух. Он состоял из запаха давно не мытых, подверженных гниению тел, кала, мочи, крови и давно истлевших матрацев, пропитанных человеческими экскрементами. В палате обитало восемь человек. За троими лежачими ухаживали их родственники. Они обретались рядом на дополнительных кушетках.
– Добрый день! – энергично поприветствовал всех, войдя в палату. – Жалобы есть?
– Есть! Есть! Разумеется, есть! – неожиданно донеслось со всех сторон.
– Доктор, уделите нам, пожалуйста время, если можно, – приподнялась с кушетки еще не старая, но уже полностью седая маленькая женщина в потертом синем трико и с печальным лицом.
– Всех выслушаю! Все, что от меня зависит, постараюсь сделать! – заверил я окружающих и подошел к грустной даме.
– Вы понимаете, Дмитрий Андреевич, мой сын Саша Павлов лежит у вас на отделении вторую неделю. Все это время он температурит, его два раза оперировали. А мы даже не знаем, какой у него диагноз и чем лечат. Может, вы нам объясните, что у нас?
– Странно, человек находится в больнице. Его два раза оперируют, а вы не знаете, с чем?
– В том то и дело, что нет.
– А как вы давали согласие на операцию? У нас без него никого не имеют права взять на операционный стол. Если больной без сознания и у него в данный момент нет поблизости родственников, то создается комиссия из трех врачей. Это, как правило, два оперирующих хирурга и анестезиолог, они коллегиально принимают решение. У вас так решали оперировать? Вас не поставили в известность?
– Нет, ну что вы! Конечно же, мы дали согласие сами. У Сашеньки болел живот, его вначале лечили капельницами и уколами. А ему делалось все хуже. Вот неделю назад предложили одну операцию. Мы согласились. А три дня назад сделали вторую. Но тогда меня не было, без моего согласия оперировали.
– Вас как звать?
– Вера Игоревна Павлова, – представилась рано поседевшая женщина.
– Очень приятно, Вера Игоревна, а вашему Сашеньке, простите, сколько годиков?
– Сашеньке 36 лет. Он на свой день рождения перебрал, после него и в больницу попал.
– Ну, как дела, Саша? – обратился я к огромному небритому детине, заполнившему собой все пространство ближайшей кровати. Наклейка на ране пропитана зеленоватым гноем, из живота торчит множество разнокалиберных трубок, по которым истекает гной и желчь.
– Нормально! – пробасил Сашенька. – Слабость. И жрать охота!
– Тебе нельзя, маленький! Нельзя! – соскочила со своего места Вера Игоревна.
– Я сейчас не готов ответить, что с вашим сыном. Почитаю историю болезни, вернусь и все расскажу.
– Спасибо, доктор! – На глазах матери навернулись капельки слез.
– Ну-ну, не стоит! Утаивать ничего не стану! У нас сейчас пациенту все можно сообщать о его здоровье.
– А я тоже не знаю, что со мной! – донеслось сзади.
– И я не в курсе, чего там со мной делают! И я! И я!
Вот те на! Вся палата не знает, от чего лечится, хотя всех оперировали, судя по повязкам. Абсурд какой-то! Ладно, один дурак попался и не понял, что ему лечащий врач объяснил. Такие случаи в моей практике бывали. Такое допускаю. Но чтоб вся палата не была в курсе, чем их тут пользуют? Ну, бред!
– Хорошо, хорошо! – заверил я пациентов четвертой палаты. – Ознакомлюсь с вашими историями болезни и с каждым персонально побеседую. Хотя это и не входит в обязанность дежурного врача. Для этого у вас лечащий врач имеется!
– Да, лечащий! – недовольно буркнул желчный мужчина в домашней пижаме, лежащий возле входа. – Я тут уже пять дней лежу и не знаю до сих пор, кто мой лечащий врач!
– Как так не знаете? Кто-то же к вам в палату утром приходит, спрашивает о жалобах, интересуется самочувствием, живот мнет, повязки меняет. Кто?
– Да кто его разберет! – вспыхнул обладатель домашней пижамы. – Утром толпа каких-то в белых халатах бегом пробежится, пальцем в живот ткнут, спросят: «Как дела?» – и убегать. И то по большей части студенты.
– А перевязки кто делает?
– Кто-кто… Медсестра Элеонора Семеновна! Золотая женщина!
– Правду Григорьич говорит! – подхватил разговор маленький вертлявый человек средних лет с полностью заклеенным окровавленной салфеткой животом, с толстой силиконовой трубкой слева, заканчивающейся в бутылке из-под растворов.
– Я-то вот всего четвертый день тут. Знаю, что у меня ранение печени. В курсе, кто оперировал – Леонид Михайлович, дай Бог ему здоровья. Он мне и рассказал, что со мной. И все! Больше никого после не видел. Подходят только какие-то. Смотрят, мнут, слушают, уходят.
– Заведующий еще приходит! – добавил Григорьич. – Хороший мужик, но занятой!