Одним словом, вполне возможно, что такие нарративы, как кривая Лаффера и другие истории из экономики предложения, вызвали столь мощный общественный призыв к снижению налогов.

Можно также с уверенностью сказать, что созвездие нарративов о снижении налогов и контроля со стороны государства стимулировало развитие такого социального движения, как предпринимательство. В 1987 году New York Times рассказала об одном из нарративов Рейгана в его поддержку. Сегодня его часто вспоминают из-за его остроумия:

«Вы знаете, у меня недавно появилось хобби, – заметил президент в своем выступлении по экономическим вопросам в начале этого месяца. – Я коллекционирую истории, про которые могу сказать, что их рассказывают друг другу в Советском Союзе, и которые представляют собой не только пример их чувства юмора, но и отношения к своей системе».

Затем мистер Рейган рассказал свою самую любимую на тот момент историю о русском, который хочет купить машину и для которого главное – время доставки. Мужчина приходит в специальное государственное учреждение, кладет на стол деньги, а ему говорят, что он сможет забрать свой автомобиль ровно через 10 лет. «Утром или днем?» – спрашивает покупатель. «Так это же через десять лет. Какая разница?» – отвечает клерк. «Ну, – говорит покупатель, – утром сантехник приедет» (25).

Кубик Рубика был просто игрушкой, а не составляющей какого-либо экономического нарратива. Но беззаботные шутки Рейгана превратились в экономически мощные предпринимательские нарративы. И эти новые нарративы восхваляли предпринимательский дух и готовность к риску, что привело к глубоким изменениям в правовой структуре развитых стран мира.

Примеры кривой Лаффера и кубика Рубика – лишь два из огромного множества нарративов. Нам нужно понять их организующую силу. Место хранения всех этих нарративов – человеческий мозг с его колоссальным объемом памяти. В следующей главе мы попробуем взглянуть на структуру этого репозитория с точки зрения нейробиологии.

Глава 6

Различные доказательства виральности[13] экономических нарративов

Дополнительные доказательства влияния заражения нарративами на экономику можно найти в том, как выстраиваются истории у человека в голове, в восприятии мозгом пугающих историй, в богатом опыте средств массовой информации, в подкреплении передачи информации между людьми, в эмоциональном воздействии эффектных обложек книг, логотипов и конкурсов красоты.

Желание рассказывать истории

В 1958 году нейрохирург Уайлдер Пенфилд во время операций на головном мозге, проводимых по медицинским показаниям и исключительно под местным наркозом (поскольку у мозга отсутствуют болевые рецепторы), имплантировал в него специальные электроды. И обнаружил, что электрическая стимуляция определенных узконаправленных участков мозга заставляет его слышать последовательность звуков в хронологическом порядке:

«При наложении электрода в зоне серого вещества на разрезе височной доли в точке 23 пациент заметил: “Я слышал какую-то музыку”. Через пятнадцать минут электрод снова приложили к тому же месту без его ведома. “Я снова слышу музыку, – сказал он. – Это похоже на радио”. Затем снова и снова кончик электрода прикладывался к этой точке. Каждый раз пациент слышал, как оркестр играет то же самое музыкальное произведение.

По-видимому, оно начиналось с одного и того же места и развивалось от основной темы. Увидев коробку электростимулятора, пациент подумал, что это граммофон, который время от времени включали» (1).

Стимуляция другой части мозга привела к рассказу истории, опять же в хронологической последовательности:

«Молодая женщина (Н. К.) после стимуляции ее левой височной доли спереди в точке 19 (рис. 5) рассказывала: “Мне приснился сон, у меня под мышкой была книга. Я разговаривала с мужчиной. Этот человек пытался убедить меня не беспокоиться о книге”. В точке 20, расположенной в одном сантиметре от предыдущей, стимуляция заставила ее сказать: “Со мной разговаривает мама”. При стимуляции той же точки через 15 минут пациентка громко засмеялась и продолжала смеяться, пока не убрали электрод. После этого ее попросили объяснить, что произошло. “Ну, – сказала она, – это довольно длинная история, но я расскажу вам…”» (2).

Работа Пенфилда оказала большое влияние на развитие целого ряда дисциплин. Для нас интересны результаты его исследований, показывающие, в какой степени структура человеческого мозга воплощает в себе некоторые черты, которые, как мы считаем, присущи исключительно человеку: склонность сочинять музыку и рассказывать истории как последовательность определенных событий, вызывающих эмоции.

Современная нейробиология пытается определить детерминанты человеческого желания рассказывать истории. Например, команда Эмили Б. Фальк из Нейробиологической лаборатории Анненбергской школы университета Пенсильвании использовала функциональную магнитно-резонансную томографию для изучения мозга людей, принимающих решения о том, стоит ли им делиться информацией о своем здоровье. Команда пришла к выводу, что люди, как правило, делятся контентом, который усиливает мысли, связанные с личными данными. То есть информацией, которая «задействует нейронную активность в областях, связанных с такими процессами (самопрезентация или ментальный концепт), особенно в медиальной префронтальной коре», и «включает в себя знания или прогнозы о психических состояниях других» (3). Другими словами, эти люди охотнее делятся информацией о своем здоровье в виде историй о себе и других.

Нейроэкономист Пол Дж. Зак экспериментальным путем показал, что нарративы с «драматической сюжетной линией» повышают уровень гормонов окситоцина и кортизола в крови слушателя по сравнению с более «плоскими» нарративами (4).

В свою очередь, эти гормоны, как уже доказано, влияют на поведение. Окситоцин, который иногда называют «гормоном любви», играет важную роль в налаживании отношений. Есть также подтверждение, что кортизол, иногда называемый «гормоном стресса», способствует поддержанию нормального уровня сахара в крови, формированию памяти и снижению воспалительных процессов.

Неврологические реакции на истории, вызывающие страх

В средствах массовой информации и обществе уже давно представляют финансовые кризисы как панику, вызванную чередой внезапных экономических крахов, последовавших за периодом чрезмерной самоуспокоенности по поводу экономических рисков. Использование заряженных слов, таких как «паника», вызывающих в воображении образы бегущей толпы, пытающейся избежать внезапной физической опасности, и «самоуспокоенность», которая предполагает своего рода переход в состояние ступора от собственной самоуверенности, может показаться журналистским хайпом. Однако в большинстве своем люди ведут себя совершенно рационально во время подобных финансовых потрясений, в условиях которых им приходится жить месяцами и даже годами, и склонны вести себя так, словно они сами во всем разбираются. Даже во время финансовой «паники» многие люди ведут себя как обычно, выглядят расслабленными, шутят и смеются.

Но действительно ли в этом случае слова «паника» и «самоуспокоенность» так далеки от истины? Оба слова описывают психические состояния, для поддержания которых необходимо задействовать неврологические структуры. Чтобы определить, есть ли какая-либо общая неврология между финансовой и другими проявлениями паники, между финансовой и другими проявлениями самоуспокоенности, следует подробнее изучить эти структуры.

Рассмотрим пример, актуальный на момент написания данной книги: закономерность увеличения рискованности банковских операций