по мере приближения десятой годовщины мирового финансового кризиса 2007–2009 годов. В 2017 году Федеральная корпорация по страхованию депозитов опубликовала отчет, в котором выразила обеспокоенность тем, что банки США в гонке за доходностью берут на себя чрезмерные риски, продлевая срок возврата своих инвестиций. В течение почти десяти лет после финансового кризиса процентные ставки держались на очень низком уровне, хотя и были достаточно высокими, когда речь шла о длительных сроках погашения. Такой путь достижения более высокой доходности был сопряжен с большими рисками для банков, потому что если бы процентные ставки внезапно возросли, то им, возможно, пришлось бы для удержания вкладчиков платить больше, чем они зарабатывают на инвестициях с длительным сроком погашения. А это может обернуться для банков серьезными проблемами. В конечном итоге банки решили пойти на риск. Но на чем основывались их ожидания относительно будущих процентных ставок?

Истории неизвестно, чтобы кто-то из специалистов мог точно предсказывать изменение процентных ставок на годы вперед. Никто не может сказать банкиру, как долго будет продолжаться период низких процентных ставок, или гарантировать, что они будут такими всегда. Все, что есть у банкиров, – это уже меркнущие воспоминания о других периодах истории, когда процентные ставки резко начинали расти, заставляя вкладчиков бежать в банки и забирать деньги. Подобные истории кажутся менее актуальными, когда процентные ставки в течение десяти лет остаются на низком уровне. И никто не может сказать, насколько это так на самом деле.

Возможно, лучше всего рассматривать поведение банкиров в такие моменты с точки зрения примитивных неврологических паттернов с позиции миллионов лет дарвиновской эволюции. Тот факт, что у собак и грызунов сегодня есть структуры мозга, управляющие страхом, свидетельствует об их общем мезозойском происхождении. Страх – нормальная эмоция для всех млекопитающих и высших животных, в которой участвуют определенные структуры мозга. Угасание страха – это процесс, который должен происходить с течением времени после того, как опасность миновала.

Ученые впервые столкнулись с действием этих мозговых структур опосредованно.

В 1927 году русский физиолог Иван Павлов поделился с научным миром своими исследованиями. Если собаке неоднократно давали дозу кислоты на язык по щелчку метронома, через какое-то время звук метронома без кислоты вызывал такие же непроизвольные реакции, как если бы собаке давали кислоту. На следующем этапе эксперимента Павлов несколько раз включал метроном, но не давал кислоту, и реакция отвращения у собак постепенно стала угасать. Позднее были обнаружены структуры мозга, участвующие в таких реакциях. У крыс нейроны латеральной миндалины (миндалевидной области мозга) играют главную роль как на стадии овладения страхом, так и в фазе его угасания, они усиливают срабатывание в первом случае и уменьшают во втором. Не все нейроны снижают свою активность, сохраняя остаточный страх. Нейробиологи пришли к выводу:

«В целом существует множество свидетельств того, что в основе способности подавлять страх лежит особая совокупность нейронных связей, использующая взаимосвязи между миндалевидным телом, вентромедиальной префронтальной корой и гиппокампом, и что в процессе эволюции она не исчезла» (5).

У крыс почти такая же совокупность нейронных связей, и им присуще непроизвольное срабатывание страха, как у людей. У последних толщина вентромедиальной префронтальной коры зависит от того, насколько им удается погасить страх (6). Некоторые из неврологических расстройств у человека, такие как посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР), представляют собой неспособность перейти в фазу угасания, и их исследование может помочь понять основные структуры управления страхом (7). Можно с уверенностью сказать, что эволюционный процесс оптимизации нейронных связей в отношении возникновения страха и его угасания у людей еще не завершен, потому что нашей цивилизации всего несколько тысячелетий.

Психическое состояние сродни ПТСР может время от времени поражать население целых стран. В 1951 году в своей книге The Captive Mind («Плененный разум») польский поэт Чеслав Милош, описывая свои впечатления от неофициальных нарративов, которые существовали в конце сталинского режима и о которых можно было говорить лишь шепотом, отметил, что для него огромное значение имела созданная атмосфера страха – страха исчезнуть в подвалах тайной полиции, быть сосланным вместе с семьей в Сибирь и там умереть от голода или замерзнуть:

«Страх хорошо известен как одна из консолидирующих сил в обществе. В либерально-капиталистической экономике страх безденежья, страх потерять работу, страх скатиться на одну ступеньку вниз по социальной лестнице – все это подталкивало человека к приложению еще больших усилий. Но в государстве с абсолютной верховной властью царит неприкрытый ужас. В капиталистическом городе с населением в 100 тысяч человек, скажем, тысяч десять жителей может преследовать страх потери работы. Подобный страх возник у них как результат какой-то личной ситуации, трагической из-за проявленного их окружением равнодушия и черствости. Но если все 100 тысяч человек живут в ежедневном страхе, они излучают коллективную ауру, которая нависает над городом, как тяжелая туча» (8).

Логично предположить, как это и делает Милош, что страх потерять работу слабее страха отправиться в Сибирь и что страх на любом уровне зависит от одной и той же системы межнейронных связей. Далее, в трудных ситуациях, не найдя логичного ответа или выхода – например, при принятии решения о том, стоит ли делать рискованные инвестиции, – человеческий разум может делегировать решение какой-то системе межнейронных связей, схожей с крысиной. В таких случаях воспоминания о собственном горьком прошлом опыте, как и воспоминания о чужом опыте, передаваемые в виде нарративов, могут определять характер предпринимаемых действий и в конкретные моменты приводить к неудачным экономическим решениям.

Снижение страха может говорить о постепенном его угасании, но этот процесс можно развернуть в обратную сторону, если нарратив получит новое драматическое развитие или мутирует. Недавние нарративы о наличии ядерного оружия у государств-изгоев кажутся достаточно активными, чтобы вернуть страх перед ядерной катастрофой. Но, как мы видим, они не достигают своей цели. Точно так же как трудно или даже невозможно предсказать, какой фильм станет кассовым, трудно предсказать, какой нарратив в конечном итоге окажет влияние на экономику.

Тысячелетняя история «вирусных» нарративов

С незапамятных времен люди придумывали нарративы. Активному «заражению» ими способствовало общение на базарах, ярмарках, на религиозных праздниках и просто случайные встречи. В Древнем Риме, например, люди, которые хотели узнать новости, регулярно совершали визиты к своему патрону или ходили на Форум, где слушали ораторов и глашатаев, носивших специальные тоги, чтобы их все узнавали. Глашатай рассказывал собравшимся новости и истории, зачитывал объявления. Молва (rumor) – древнее слово, обозначающее заразный нарратив.

Ученый-энциклопедист Дэвид Юм (1711–1776) писал в 1742 году: «Когда какие-либо причины порождают определенную склонность или страсть в определенное время и среди определенных людей, несмотря на то что большое количество индивидуумов смогут избежать заражения и пойти на поводу у собственных страстей… массы,