Султанша устроилась на диване среди подушек и все так же жестом приказала Сесилии приблизиться. Усмехнулась:

– Никто тебя разыскивать в гареме султана не будет, но даже если найдут, то объявлять войну Османской империи ради освобождения даже племянницы дожа не станут, а если и станет, то едва ли это удастся. Забудь о Венеции и постарайся не делать глупостей.

Девушка заметно успокоилась, она явно не рассчитывала, что знаменитая Хуррем знает итальянский, была приятно удивлена, вызов в ее глазах сменился любопытством. Кто не слышал о Хуррем – рабыне, на которой женился султан?

Как она смогла? Не очень красива, невысока ростом, уже и не так молода. Чем ей удается держать султана, в распоряжении которого любые красавицы?

Роксолана словно поняла мысли Сесилии, дала разглядеть себя, но в меру, чтобы венецианка не решила, что ей все дозволено.

– Ну, налюбовалась?

Та смутилась:

– Я… простите, госпожа.

– Запомни, здесь не поднимают глаза на тех, кто выше по положению. Если, конечно, не хотят быть наказанными. Прощаю только потому, что ты ничего не знаешь. Я беру тебя к себе, пока будешь учиться, посмотрим, что ты знаешь и умеешь, а там… – она не договорила, сама еще не решила, как поступит с юной красавицей. Это действительно зависело от того, насколько обучаема девушка и хватит ли у нее ума не возноситься.

Роксолана подозвала Марию.

– Возьми ее к себе, научи хотя бы не глазеть по сторонам. Пока за обучение Нурбану отвечаешь ты. Держи так, чтобы как можно меньше видели те, кому это совсем не нужно.

Девушка поняла, что это ее назвали Нурбану, попробовала возразить:

– Меня зовут Сесилией, – но тут же на всякий случай добавила: – Госпожа.

Не поворачивая головы в ее сторону, Роксолана спокойно произнесла:

– Тебя звали Сесилией. В гареме дают новые имена. Мария, научи Нурбану держать язык за зубами, когда не спрашивают, не то его придется укоротить.

Она не пожалела о принятом решении. Девчушка действительно быстро оформилась в потрясающую красавицу. Большущие глаза стали еще выразительней, в них появился влажный блеск, ухоженные черные волосы обрамляли совершенной формы овал лица, пухлые губы манили возможными поцелуями, ровные густые брови вразлет под чистым приятной выпуклости любом, стройная фигурка и длинные ноги с очень красивыми коленями…

Нурбану была очень хороша и к тому же умна. Она быстро усвоила, что можно и чего нельзя в гареме, как себя вести, чтобы не просто выжить, но и подняться как можно выше.

Оставался вопрос: для кого готовит султанша этакую красоту?

Шехзаде Мехмед не взял с собой красавицу, да и была та слишком юной… А вот теперь Мехмеда нет. Кому из братьев достанется итальянка?

Ни для кого не секрет, что из оставшихся сыновей Роксолана больше любила Баязида – живого, непостоянного, возможно, слишком легкомысленного. Селима она чуть побаивалась после того, как еще совсем мальчишкой он посмотрел серьезным, проницательным взглядом матери в глаза и сказал:

– Я понимаю, что живу, пока жив отец. Какая разница каким умирать – образованным или нет?

От этого его взрослого понимания Роксолане стало плохо. Он сознавал свою судьбу и то, насколько коротка его жизнь, а потому не хотел ничему учиться.

Селим не слишком жаловал уважением родителей. Нет, он соблюдал все, что положено, был вежлив, но и только. Ни единого слова, жеста, взгляда, которые говорили бы о сыновней любви. Но и к братьям с сестрой также. Селим словно отделял себя от остальной семьи.

Султанша позвала сына к себе, словно вынырнув из пучины горя.

Беда в том, что Селим знал, почему и зачем зовет мать.

Мехмеда больше нет, он из сыновей Роксоланы старший, значит, ему тягаться с Мустафой, вернее, противостоять сыну Махидевран. К этому всегда готовили Мехмеда, но не Селима. Кроме того, он не считал нужным и даже возможным противостоять Мустафе – первородному, имеющему все права на наследство. Нет, это не его дело.

Он готов соперничать с Баязидом, но не с Мустафой.

Он, как и мать, не поверил в случайную смерть Мехмеда и не желал быть убитым вот так же.

Но было еще одно: он не хотел становиться султаном, потому что это означало бы решиться казнить братьев и племянников.

Не хотел.

Этого не понимала мать, а объяснять он не желал. Пусть лучше вон Баязид будет, султанша больше любит его.

Вошел, привычно поклонился, подождал, когда закроются двери за последней поспешно скользнувшей в коридор служанкой, и вдруг твердо произнес:

– Я не буду противостоять Мустафе.

Она еще ничего не произнесла, не объяснила, не спросила, а он уже ответил. Селим прекрасно понимал, о чем думает мать, понимал, чего от него хочет, и опередил вопрос.

Роксолана подняла на сына глаза, несколько мгновений смотрела, словно впервые видела повзрослевшего Селима, потом тихо произнесла:

– Если не ты, то кто?

– Матушка, Мустафа законный наследник, я не буду бороться с ним за трон.

– Не борись, но сесть в Манисе должен ты.

О чем думал в тот миг Селим, что она уже погубила одного сына в этом противостоянии, о том, что его очередь следующая? Но сказал иное:

– Повелитель ни за что не посадит в Манисе меня.

– Посадит. Пойдем, – Роксолана поднялась и сделала знак шехзаде следовать за собой.

Вышла не в ту дверь, в которую он вошел, другая дверь вела в другой коридор. Видно, это был их с султаном личный ход.

Так и есть, пройдя по коридорам, где даже евнухи стояли не на каждом шагу, они подошли к двери, которую сторожили уж двое дильсизов. Роксолана спросила на ишарете, языке жестов, которым пользовались при дворе, чтобы ничего не произносить вслух, и который Селим не желал изучать ни в какую, есть ли кто-то у Повелителя.

Огромный немой дильсиз также жестами ответил, что султан один.

– Спроси, можно ли мне войти.

Получив разрешение, остановила Селима:

– Подожди здесь.

Селим стоял, привалившись к стене и уставившись в противоположную стену узкого коридора. Тайный ход… на стенах факелы и больше ничего, у дверей здоровенные немые охранники-дильсизы, еще двое у поворота… Если нападут – кричи не кричи, никто не услышит. Может, для того здесь и оказался?

Шехзаде усмехнулся: ну и ладно, давно к такому готов. Жаль только, что так и не лишил пока девственности ту итальянскую девчонку, которую мать купила для кого-то из них. Султанша берегла невозможно красивую девчонку пуще глаза. Для кого? И спрашивать нечего – для своего любимца Мехмеда. Да только тот мало интересовался гаремом и женскими прелестями. Словно кастрат какой-то – смеялся над старшим братом Селим, сам начавший портить рабынь с четырнадцати лет.