тебя сам, лично, и этот тип, который тебе в табло закатал, по твоим же словам, у него в дружках ходит.

Майор хлебнул пива, пожевал орешек, с кислым и неприязненным выражением лица глядя мимо Парамонова.

– Не знаю, – сказал он. – Ну вот не знаю, что теперь с тобой делать! Послать тебя ко всем чертям – выгребайся сам, как умеешь, раз ума не хватило сидеть тихо? Так ты же таких дров наломаешь, что… Э, да что там! Ты их уже наломал, в такой угол себя загнал, что дальше просто некуда. Если так пойдет и дальше, через месяц ты будешь уже за решеткой – хлюпать носом и давать показания, в том числе и против меня. Мамонт, если вцепится по-настоящему, уже не отпустит. И что ты мне предлагаешь – погасить полковника московской милиции? Это, братец, уже теракт, это дело возьмут на контроль на самом верху и, уж будь уверен, размотают в два счета. Тем более что все знают, как мы с Мамонтом друг друга любим. Придержи… Ха! Вот ведь придумал: придержи… Да мне, если хочешь знать, проще тебя грохнуть, чем… А, да что с тобой говорить!

– Гена, я ведь за ценой не постою, – негромко напомнил Парамонов.

– Ясно, что не постоишь, – криво усмехнулся Молоканов. – Стал бы я иначе с тобой разговаривать… А только я тебе уже сто раз говорил и еще раз повторяю: как бы тебе и таким, как ты, ни хотелось обратного, деньги решают не все. Далеко не все!

Он стоял к улице спиной и очень забавно смотрелся на фоне своего «туарега» с этими своими разговорами о низменной сущности презренного металла. Такую машину на майорскую зарплату не купишь, а купив и не отстегнув кому следует, не проедешь на ней и километра – заметут и будут колоть, пока не расскажешь, как, на какие такие шиши ты, майоришка занюханный, приобрел это дорогое заграничное диво. «Цену набивает, сволочь, – с ненавистью подумал Парамонов. – Взять бы тебя за загривок, сунуть башкой в сортир и держать, пока не захлебнешься!»

– Дело не в деньгах, а в их количестве, – ввернул он старую поговорку, которая в данном случае звучала вполне уместно. – Ты не обижайся, но неподкупные менты, по-моему, живут только в телевизоре. Твой Мамонт – он что, не из того же теста, что и все?

– Из того же, из того же, – покивал Молоканов. – Только замешен покруче. И на меня волком глядит – кстати, по твоей же милости. Как взъелся тогда, полтора года назад, так до сих пор успокоиться не может, сука. Хоть ты его и вправду шлепни, пока какую-нибудь подлянку не швырнул…

В небе опять громыхнуло. Парамонов вдруг осознал, что уже некоторое время не слышит доносящихся из-за соседнего столика пьяных голосов, обсуждающих сравнительные качества игроков, фамилии которых ничего ему не говорили, и повернул голову. Троица алкашей, одинаково приоткрыв волосатые пасти, прислушивалась к их разговору.

Молоканов тоже посмотрел в ту сторону и вперил в алкашей тяжелый, обманчиво равнодушный взгляд. Мужички вдруг страшно заторопились и, оставив на столике недопитое пиво, потянулись к выходу.

– Эй, славяне! – окликнул их майор.

Мужики замерли в странных позах, как будто Молоканов не произнес вполне безобидную фразу, а выстрелил поверх голов. Медленно, с огромной неохотой они обернулись, и тогда майор спросил:

– Который час, не подскажете?

Взгляд его непрерывно перебегал с одной испитой физиономии на другую, как будто стараясь ухватить и запомнить как можно больше деталей, чтобы потом, когда придет время, никого ни с кем не перепутать.

– П-половина второго, – посмотрев на дешевые наручные часы, с запинкой сообщил один из алкашей.

– Угу, – вместо благодарности пробурчал Молоканов и отвернулся, утратив к собеседникам видимый интерес.

В небе громыхнуло так, что где-то рядом истошно заголосила автомобильная сигнализация, и сейчас же, без предупреждения, на горячий пыльный асфальт обрушилась стена воды. Ливень хлестал мостовую, от которой столбом валил пар, крупные капли неистово барабанили по капотам и крышам припаркованных автомобилей, разлетаясь в мельчайшую водяную пыль, которая окружала все вокруг туманным ореолом. Заранее ежась и втягивая головы в плечи, любители футбола один за другим нырнули под рушащиеся с грохочущего и сверкающего голубыми вспышками неба потоки и в мгновение ока скрылись из вида за пеленой дождя.

– Вот не было печали, – глядя им вслед, пробормотал Парамонов. – Чего ты разорался, как больной слон?

– Забудь о них, – небрежно отмахнулся майор. – Допускаю, что кто-то из них постукивает какому-нибудь местному оперу. Но нас он не знает, ничего конкретного сказать не может, а стало быть – забудь. У тебя своих забот хватает. Да и у меня тоже. И это очень хорошо, потому что наш дорогой Мамонт сейчас занят не меньше, а больше, чем мы с тобой, вместе взятые. У него столько головной боли с этим Зулусом, что ему просто не до тебя…

– С кем? – не понял Виктор Тарасович.

– Ах да, ты же не в курсе… Есть в нашем славном городе такой маньячила – Зулус. Кто такие зулусы, знаешь? Это такое африканское племя охотников за головами. Так вот, наш псих от них недалеко ушел, за что и прозван Зулусом. Отрезает своим жертвам головы, уносит с собой и где-то прячет. Причем прячет хорошо, тщательно – второй год орудует, больше десятка жертв, и ни одной головы не нашли, даже случайно…

– Бред какой-то, – сказал неприятно впечатленный этим рассказом Парамонов.

– Угу, бред. Я что, похож на распространителя сплетен?

– Непохож, – признал Парамонов. – Но это же отлично! Если это правда, значит, твоему Мамонту действительно не до меня!

– Ишь, обрадовался, – хмыкнул Молоканов. – Рано радуешься! Во-первых, прихлопнуть тебя он может мимоходом, одной левой – возьмет у терпилы заявление, соберет свидетельские показания, сунет тебя в СИЗО и запустит дело в производство. А дальше оно само пойдет как по маслу, считай, без его участия. Какой-нибудь гаденыш из прокуратуры подошьет протоколы допросов, все оформит надлежащим порядком и спокойно пойдет в суд за квартальной премией и благодарностью в личном деле – приговор-то верный, даже к гадалке не ходи! А следом за тобой и меня на цугундер потянут. Ты ж молчать не станешь, верно?

Парамонов криво пожал одним плечом.

– Не станешь, не станешь. – Молоканов сделал большой глоток из бокала. – Даже если б