– Что случилось? – спросила Хана.

Мальчик не смог выдавить ни слова. Его приятели рассказали ей, что они бежали за странствующими танцорами и решили подразнить их. Один из актеров разозлился и с криками бросился за ними. А поскольку Сэйитиро бегает хуже всех, мужчина поймал его и ударил веером по голове.

Сэйитиро, наследник Матани, всю свою жизнь провел под крылышком домашних. Родители и пальцем к нему не притронулись; впрочем, бить его было не за что – он рос послушным мальчиком. Ничего удивительного, что у ребенка случилось нервное потрясение, когда совершенно чужой человек ударил его по голове.

Уязвленная Хана не нашла слов утешения для Сэйитиро, который никак не мог успокоиться. Напротив, в сердце неожиданно прокрался неприятный холодок – ее старший сын, лишенный жизненной силы Фумио, ревел, словно последний слабак. «Может ли мальчик так плакать? Нормально ли это? Что за унылое зрелище на Новый год!» – подумала Хана, и с этими невеселыми мыслями побрела к храму.

Табличка с желанием, которую Ясу повесила у главного павильона Дайдодзи три года назад, состарилась от времени и непогоды. Люди верили, что если нарисовать на ней глаза, то любые глазные болезни исцелятся. Ясу потеряла мужа. Один из ее сыновей женился, другой стал главой младшей ветви. Эта почти слепая старуха семидесяти одного года от роду наверняка чувствовала себя очень одиноко, складывая руки в молитве. Тоёно до самой старости оставалась бодрой и здоровой, а умерла легко и безболезненно. Хана попыталась представить себе последние годы жизни своей бабушки, которая всегда говорила то, что хотела, и поступала так, как ей заблагорассудится. Да, по сравнению с ее свекровью контраст прямо-таки шокирующий – пусть даже дни Ясу проходят в мире и покое, но они насквозь пропитаны грустью.

Бродячие танцоры, наверное, уже добрались до Сонобэ, барабанов больше не было слышно. По пути домой Хана хотела заглянуть в «Синъикэ», но подумала, что муж непременно сочтет этот поступок грубым нарушением приличий, ибо по традиции Косаку должен первым явиться к ним с официальными новогодними поздравлениями. Спускаясь по каменным ступеням храма, она заметила мужчину и женщину, которые шли по тропинке от «Синъикэ». Приглядевшись, Хана поняла, что это Косаку и Умэ.

Кто надоумил Косаку навестить Матани в праздник Нового года вместе со своей служанкой? Неужто он совершенно лишился рассудка? Хана глазам своим не могла поверить. Казалось, она целую вечность простояла на месте, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой от пережитого потрясения. Косаку шел впереди, потом развернулся и сказал что-то Умэ, та робко ответила. Через некоторое время парочка как ни в чем не бывало продолжила путь. Вскоре Косаку снова остановился поговорить с Умэ – наверняка отчитывал ее за то, что она слишком медленно идет.

Умэ казалась совсем крохотной рядом со своим высоким сухопарым хозяином. Ей приходилось чуть ли не бегом за ним бежать, но она все равно не поспевала за его быстрым шагом. Косаку опять развернулся к ней.

Хана все глядела и глядела на тропинку, пока две фигурки не скрылись из виду. Интуиция подсказывала ей, что отношения между этими двумя зашли слишком далеко, чего, собственно говоря, и опасался Кэйсаку. В груди у нее похолодело, хотя это открытие не застало Хану врасплох. Она еще в первый свой визит к деверю поняла истинную природу его отношений с Умэ.

Однако Косаку не вышел поприветствовать ее вместе с остальными, когда она вернулась домой.

– Косаку уже ушел? – удивилась Хана.

Служанки сказали, что он еще не появлялся. Хане стало любопытно, куда же в таком случае направились эти двое. Они должны были прийти намного раньше ее. Или парочка решила подождать с поздравлениями и уехала в город? Хана как раз перебирала в голове всевозможные варианты, когда Косаку переступил порог дома. Один.

– С Новым годом!

– Это ты, Косаку? Мы ждали тебя. Хана, налей ему сакэ.

Кэйсаку горел энтузиазмом, желая как следует отметить первый Новый год с момента разделения семьи. Косаку кротко принял тёко из дрожащих рук Ханы – она никак не могла справиться с обуревавшими ее эмоциями.

– Погости у нас до третьего. Ужасно справлять Новый год в полном одиночестве.

– По правде говоря, мне всегда было наплевать на Новый год. Я не могу пить как ты, растягивая удовольствие на несколько дней. И пойти мне особо некуда. От рисовых лепешек меня уже тошнит. И вообще, мне все равно, быть одному или в толпе, новогодние праздники – скука смертная!

– Ты действительно так думаешь? – Кэйсаку расхохотался. Похоже, чудачества брата позабавили его.

Раньше Кэйсаку частенько приходил в ярость, глядя на вечно угрюмого Косаку. Однако теперь, когда у каждого имелся свой собственный дом, Кэйсаку был рад встретить Новый год в компании младшего брата.

– Думаю, я все же останусь у вас на несколько дней.

– Мы будем только рады, – любезно улыбнулась Хана.

– Хочешь попробовать рисовых цветочков, дядя? – Сэйитиро был счастлив видеть любимого дядюшку и радостно скакал вокруг него. Как ни странно, только взрослые сторонились Косаку, дети же его просто обожали.

– Если ты снимешь все рисовые цветочки на празднике, остальные дни покажутся слишком грустными, – строго сказала Хана.

– Ну хоть одну веточку, а?

– Думаю, одна веточка роли не сыграет, – заступился за мальчика Косаку.

Похоже, он был не таким злым, как казалось, если так легко находил с детьми общий язык.

«Цветочки» представляли собой розовые и желтые рисовые пирожные, подвешенные на ивовые веточки, словно коконы шелкопряда. Ими традиционно украшали дом во время празднования Нового года. Дети не сводили глаз с этого лакомства, красовавшегося у входа в каждую комнату. Однако первые семь дней нового года родители не разрешали малышам срывать их.

Хоть Сэйитиро и был маленьким, он прекрасно знал, что ни один взрослый в доме не посмеет перечить дяде. Кэйсаку прищурился и с любовью смотрел, как сынишка облизывает висящие на веточке сласти. Он был уверен, что мальчик вырастет мудрым мужчиной. А вот Хана придерживалась совершенно иной точки зрения. В ее сердце прокрался страх, словно змея, которая нашептывала ей, что сын ест пирожные не так, как полагается. Нормальный мальчик даже адзукиан лизать не станет, а откусит и прожует.

Поток посетителей не прекращался. Кроме арендаторов, многие жители деревни издавна каждый год приходили к Кэйсаку с визитами. Услышав, что он собирается баллотироваться в собрание префектуры, старейшины пришли выразить ему свое уважение. Веселье било ключом, особенно когда появились подвыпившие и шумные члены Общества молодых людей. Кэйсаку с улыбкой подливал сакэ всем гостям без исключения.

Хана не садилась за один стол с мужчинами, но время от времени заглядывала к ним проверить, все ли в порядке. Поприветствовав гостей, она сразу удалилась в соседнюю комнату восьми татами, где Ясу и Косаку сидели у котацу[51]и спокойно вели беседу.