Однако стакан он отставил и вернулся к зеркалу бросить, так сказать, последний взгляд.

«Ну ладно, — сказал он, — пора».

Он нажал на кнопку звонка, и тут же явился Мерритт с гарденией на подносе. В том, что касалось цветов, сэр Луис был в своем роде педант и при tenue de ville[19]всегда носил в петлице свой любимый цветок. Жена присылала их ему из Ниццы целыми коробками, а Мерритт держал цветы в холодильнике и доставал по одному по мере надобности.

«Итак, Дэвид, — сказал он и с чувством взял Маунтолива под локоть. — Ты в который раз оказал мне услугу. Никаких сегодня маршей, сколь бы к месту они вдруг ни оказались».

Они медленно сошли вниз по длинной, плавно изогнутой лестнице в холл, где Маунтолив стоял рядом, покуда его шефа кутали в пальто, покуда он натягивал перчатки и вызывал по внутреннему телефону представительский автомобиль.

«Когда бы ты хотел уехать?» — В голосе у него вдруг зазвенела старческая нотка искреннего сожаления.

«Первым рейсом в следующем месяце, сэр. Как раз хватит времени сдать дела и попрощаться».

«Ты не хочешь остаться и проводить меня?»

«Если вы мне прикажете, сэр».

«Ты же знаешь, что я этого не сделаю, — сказал сэр Луис, покачав седою головой, хотя случалось ему в прошлом делать вещи и похуже. — Никогда».

Они еще раз обменялись теплым рукопожатием, и Мерритт, уже услыхавший лязг и скрежет о наст цепей на колесах подъехавшего автомобиля, протиснулся мимо них, чтобы открыть тяжелую дверь парадного. В лица им ударил ветер пополам со снегом. Ковры приподнялись с паркета и осели. Посол опустил голову в тяжелом меховом шеломе и втиснул руки в муфту. Затем, согнувшись чуть не вдвое, шагнул в морозную стылую серость. Маунтолив вздохнул и услышал, как старательно прочищают забитую пыльную глотку часы в резиденции, прежде чем прокашлять час.

Россия осталась позади.

* * *

Берлин был тоже весь в снегу, но только мрачная, всеподавляющая стылость российских заносов сменилась злобной эйфорией вьюги, едва ли менее удручающей. Воздух, как электричеством, заряжен был сумерками и чувством неопределенности. В серо-зеленом свете посольских абажуров он задумчиво выслушал последние оценки недавних действий нового Аттилы, затем — краткий, но емкий обзор осторожных прогнозов на будущее, месяц за месяцем марающих черным мелованную бумагу официальных протоколов немецкого отдела, затем такой же обзор по колонкам распечаток ПО — политических оценок. Неужели и вправду настолько очевидным стал теперь тот факт, что упражнения в политическом сатанизме на опытном поле целой нации окончатся, скорее всего, кровавой баней для всей Европы? Факты могли ошарашить кого угодно. Была, правда, надежда, один-единственный шанс — Аттила мог повернуть на восток, предоставив съежившемуся от страха Западу возможность гнить с миром дальше. Если бы только два темных ангела, парящих над подкоркою Европы, могли столкнуться меж собой и уничтожить друг друга в схватке… Были и некоторые основания для подобных ожиданий.

«Наша единственная надежда, сэр, — тихо и даже с оттенком некоего тайного наслаждения сказал молодой атташе. Сколь привлекательна бывает порой идея тотального уничтожения, особенно если видеть в нем лекарство от классического ennui[20]современного человека. — Единственная надежда», — повторил он.

Экстремист, подумал Маунтолив, нахмурившись. Его приучили избегать крайних взглядов. Что бы ни случилось, в глубине души он всегда останется нейтралом — такова его вторая натура.

Вечером его пригласил на экстравагантный несколько ужин такой же молодой chargeee d'affaires[21]— за отсутствием самого посла, отправившегося в какую-то деловую поездку, — а после ужина они поехали в модное кабаре. Паутинная гармония сводчатых ниш, стены обиты голубым дамастом, огоньки десятков, сотен сигарет гаснут и разгораются снова, как светляки, и в центре круг света, белые огни юпитеров, и заплывший жиром гермафродит с лицом нарвала сучит из воздуха на палочку, словно на веретено, рваный ритм «Фокс Макабр Тотентанца». Омытый жемчужным потом саксофонистов-негров рефрен взлетает раз за разом истерической кодой:

Berlin, dein Tanzer ist der Tod!

Berlin, du wuhlst mit Lust im Kot!

Hall ein! lass sein! und denk ein Bisschen nach:

Du tanzt dir doch vom Leibe nicht die Schach.

Denn du boxt, und du jazzt, und du foxt auf dem Pulverfass![22]

Прекрасный комментарий к тяжким раздумьям ушедшего дня; но за безумной, похотливой горячкой голосов он уловил, ему показалось, дуновение ритмов иных, куда более древних, — пару строк из Тацита, быть может? Или из хриплых песен воинов, идущих на смерть, как на праздник, прямой дорогой в Вальхаллу? Откуда-то сквозь серпантин и блестки сочился чуть заметный запах скотобойни. Задумчивый сидел Маунтолив в сизых и белых клубах сигаретного дыма, наблюдая за грубой перистальтикой тел в ритме блек-боттома. Слова припева прокручивались снова и снова у него в голове. «Позора ты не вытанцуешь вон», — повторил он вслух, глядя, как расходятся по местам танцевавшие блек-боттом, как свет меняется с зеленого и золотого на фиолетовый.

Внезапно он выпрямился, как вздрогнул, и сказал:

«Бог ты мой!»

В дальнем углу погребка он разглядел знакомое лицо: Нессима. Тот сидел за столиком в окружении нескольких пожилых мужчин в смокингах, курил тонкую манильскую сигару и время от времени кивал. На эстраду они почти совсем не обращали внимания. На столе стояла двухквартовая бутылка шампанского. До Нессимова столика было слишком далеко, чтобы полагаться на сигналы; Маунтолив послал туда карточку и подождал, покуда взгляд Нессима не проследил за указующим перстом кельнера, прежде чем улыбнуться и поднять руку. Они оба встали, и Нессим тут же подошел с обычной своей чуть застенчивой улыбкой, чтобы выложить подобающий по случаю набор восклицаний. В Берлин, по его словам, он приехал по делам на два дня.

«Маркетинг вольфрама», — добавил он вполголоса. На следующий день рано утром он собирался лететь обратно в Египет.

Маунтолив представил его своему коллеге и едва не силой усадил на несколько минут за свой столик.

«Не слишком частое для меня удовольствие — в такое время, в таком месте».

Но оказалось, до Нессима уже дошли слухи о его грядущем новом назначении.