Накры смолкли — накрачей, повинуясь чьей-то команде, выжидал.

Стенки расступились, словно втянули в себя атаманов, и сомкнулись снова. Бойцы стояли сосредоточенные, левым плечом вперед, и ждали сигнала. Его не было довольно долго — и раздался наконец желанный рокот, прозвучали три громких удара.

Стенки стали сходиться — неторопливо, не нарушая строя и соизмеряя свое движение с движением противника, чтобы к боевой черте прийти разом.

Сошлись!

Одновременно взлетели кулаки и опустились тоже одновременно. После чего каждый молотил своего противника, стараясь меж тем не портить строя и не наступать в одиночку.

— Бей, Ногай! Бей в середку! — закричал из второго ряда Томила.

С таким трудом собранное и подготовленное им чело плотно сжатым кулаком врезалось в чело вражьей стенки, но и там не сосунки стояли. Трещалино воинство, получив дружный отпор, уступило вершок…

— Бегут! Бегут! — завопила какая-то чересчур глазастая женка.

— Бегу-у-ут!!! — заорал и Стенька.

Ему было все равно, чья стенка одерживает верх. Он радовался перемене на поле боя, и только. Но вдруг схлопотал крепкий тычок локтем в бок, удивился и повернул голову — кто это настолько сдурел, чтобы в толпе так больно бить?

Рядом с ним стоял Трещала. Стенька, пробиваясь поближе ко льду, оказался уже в тех рядах, которые занимали приближенные к бойцам лица.

— Наших бьют! — отвечали глазастой женке возмущенные голоса.

— Держи ряд! — заорал Томила. — Плотнее, сволочи!

И побежал задами, чтобы взобраться чуть повыше и увидеть бой сбоку.

Стенка собралась с силами и каким-то отчаянным усилием словно срослась. Это уже не были отдельные люди — это была огромная мощная тварь, чьи конечности вздымались и опускались словно бы без приказа, но одновременно, дружно и хлестко. Удары были страшны, но тварь не ощущала боли. Она словно окаменела, до такой стойкости была спаяна, и неподвижные лица бойцов казались сосредоточены, словно у монахов, предавшихся безгласной молитве.

— Бей! Ломи! — вдруг завопил сверху Трещала.

И клин, разученный в таких тяжких трудах, во второй раз мгновенно выдвинулся из ровной стенки, и она вся устремилась на противника острием вперед, не давая ему опомниться.

— Крылья! Не отставать! — надрывался Трещала.

— Отсекай! Отсекай! — голосил рядом с ним невесть откуда взявшийся атаман ямщиков.

Стенька наслаждался всей душой. Бой перешел в то состояние, которое называлось свалкой-сцеплянкой, стенок более не было — были пары бойцов. И не одна рожа уже окрасилась кровью из носа, и не один боец уже, свалившись, откатывался подальше от топчущихся ног. Хотя в стеночном бою ногами драться и не полагалось, тем более — бить лежачего, но в суматохе всякое могло случиться.

— Ах, мать вашу!.. — видя, что лежащих, пожалуй, уже больше, чем стоящих, рыдающим голосом воскликнул ямщицкий атаман. — Что, Трещала, велим накрачею молчать?

— А велим! — Трещала, ловко растолкав народ, сбежал на лед и хлопнул по плечу совсем обалдевшего от собственных усилий Лучку.

Лучка трижды ударил в накры со всей допустимой силой и прекратил игру. Тем самым временно прекращался и бой.

Упавшие вставали, разгорячившиеся утирали лбы. Стенки разошлись, встав, как стояли изначально, хотя обе несколько поредели. После чего неторопливо, даже торжественно сошлись на боевой черте, и бойцы попарно обнялись — раз, другой, третий. Это было необходимое замирение, прощение за удары и возможные увечья.

Те, кто, будучи сбит с ног, отполз в сторонку, уже привели себя в порядок. В большинстве своем они, отерев снегом и уняв кровавые сопли, сейчас возвращались в строй, но некоторые сидели на снегу в бедственном состоянии, держась кто за голову, кто за плечо, и вокруг уже хлопотали старики, умеющие помочь горемыкам.

То время, которое бойцам требовалось для отдыха, честной народ тоже с пользой употребил. Многие принялись биться об заклад. Ямщики показали себя богатырями, Трещалина стенка разочаровала зрителей, но нашлись умники, утверждавшие, что неудачное наступление — одно притворство.

— В этом-то бою Трещала одолеет, — услышал Стенька рядом с собой. — А вот каков он будет против Одинца?

Это был купец Веретенников. Он как человек, снабдивший бойцов новыми рукавицами, тоже стоял среди знатоков.

— Так ты за Одинца, Тихон Сергеевич? — спросил седобородый румяный дядя. — Тогда тебе с Беляниным нужно бы об заклад биться. Он всегда за Трещалу ставит.

— Так нет же Белянина! — воскликнул Веретенников. — Блины где-то жрет! И Перфишки, сукина сына, нет!

— Рудакова? — прозвенел внезапный и несвоевременный голос.

Стенька ахнул — это напомнил о себе Данилка Менжиков.

— Его, стервеца! — не сообразив, что отвечает невесть кому, возмущенно сказал Веретенников. — Как до дела — так он все пороги обобьет! Как ближе к делу — с собаками не сыщешь!

— Ах, вот ты где! — раздался знакомый голос. — Теперь тебе Рудакова подавай!

К стервецу и сучьему сыну Данилке яростно пробивался скоморох Томила.

— Ты что это вызверился? — удержал его за плечо Веретенников.

— Да Тихон Сергеевич! Лазутчик ведь это, шиш, выведывальщик! Он к Трещале на двор обманом пробрался! Он только и знает высматривать, кто в котором дворе собирается! Он и вокруг «Ленивки» околачивался! Подослали его, Тихон Сергеевич!

— Ну-ка, молодец, сознавайся! — внезапно сделавшись суровым и строгим, купец ловко ухватил Данилку за ворот.

— Да что — сознавайся! Побить его — да и выбить в тычки со льда вон! Чтоб неповадно было! — заорал скоморох.

— Побить да и выбить! — первым поддержал Стенька.

Он ощутил обычный свой восторг, на сей раз — от торжества справедливости. И сам был готов пустить в ход кулаки!

— Ты для кого выведываешь-то? — начал было допытываться Веретенников.

— Да что ты его спрашиваешь, Тихон Сергеевич! Соврет! Таких только кулаком в рыло учить!

— Да что его спрашивать! — радостно заголосил Стенька. — Гнать таких со льда!

Данилка попытался извернуться, да и рвануть прочь, но купец держал крепко.

Настал час сведения счетов! Стенька, вопя, чтобы и ему дали приласкать лазутчика кулаком, пробился поближе, оказался нос к носу с онемевшим от ярости и гордости Данилкой, и тут его удалая башка сама собой полетела куда-то вправо. Стенька, зажмурившись от неожиданности, рухнул на незнакомых людей, волей-неволей поддержавших его — уж больно плотно стояли, и тогда лишь понял, что это ему заехали в ухо.

— Кто тут еще парня бить собрался? — услышал он голос, знакомый еще более, чем голос скомороха.

И, открыв глаза, увидел еще одного ненавистного конюха — Богдана Желвака.