Данила покосился — Богдаш явно готовился перечислять его боевые подвиги, включая вчерашний позор. Однако Желвак опять словно на самой грани удержался.

Как всегда, конюхи вышли Боровицкими воротами. Тимофей зашел в церковку Рождества Иоанна Крестителя, устроенную тут же в воротах, и пробыл там столько, что Семейка отправился его вызволять.

— Ты тоже за ним присматривай, — велел Богдаш Даниле. — Великий пост на носу, а он как редьку с квасом есть начнет, так сразу душой возносится и в обитель проситься начинает. Я ему покажу обитель!..

— Так коли душа туда рвется?

— Ты его, пса бешеного, не знаешь. Он в обители недели две, много — три поживет, кто-нибудь ему слово поперек скажет, и он, Тимофей, всю обитель по камушку разнесет. Сам опозорится и Аргамачьи конюшни опозорит!

Дойдя до Водовзводной башни, конюхи повернули налево и поверху, по-над рекой, отправились туда, где шумел народ и вовсю били накры.

— Как бы узнать — кто на льду? — спросил Тимофей.

Богдаш и Семейка разом поднесли к глазам сложенные крышечкой ладони.

— Ямщики, что ли?

— Нет, это, видать, Харлама Обросимова стенка, он в прошлом году с Одинцом выходил, в этом сам молодцов грозился собрать… Вон он, Харлам, в челе стоит, вон его бородища!

— Да не Харлам это…

Подошли поближе.

— Точно — Харлам! А против него — гляди, Данила! — зазнобушка твоя, Трещала с братией!

— В который раз сходятся-то? — спросил Тимофей забравшегося чуть ли не на подошву кремлевской стены парнишку.

— В первый! Да это бой нестоящий! — как знаток отвечал парнишка. — Не бьются — отдыхают!

— Ишь ты! Сам бы вон вышел на лед да и отдохнул! — одернул знатока Тимофей.

— А парнишка прав, — приглядевшись, заметил Семейка. — У Трещалы завтра-то главный бой. Одинец своих бережет, а этот, гляди, на лед выводит, да такого противника сегодня выбрал, чтобы вполсилы с ним биться. Ты что, свет? Или что увидел?

Это относилось к Даниле.

— Пока они тут воюют, пойти бы да отыскать у Трещалы эту треклятую грамоту… — прошептал Данила.

Семейка и Желвак, пораженные замыслом, переглянулись.

— А как ты ее собрался искать, свет? — тихонько спросил Тимофей. — Ты хоть раз в жизни выемку-то делал?

— Я не делал, а вы?

Конюхи уже все втроем переглянулись.

— А нам доводилось, — ответил за всех Семейка. — Полагаешь, они ее дома держат?

— А больше негде. Не с собой же берут…

С собой деревянную книжицу — такую, какой она представлялась конюхам по столбцам Земского приказа, — взять можно было разве что за пазухой. Но при этом она оказывалась в гораздо большей опасности, чем если бы лежала дома за печью, под сундуком или в ином труднодоступном месте.

— А коли у соседей хранят? — не унимался Семейка. — Завернули либо в мешок с каким добром сунули, отдали все вместе на сохранение… Да любой боец мог ее домой унести!

— А коли Томила не врет и у них вовсе той грамоты нет? — внес свою долю сомнений Богдаш.

— А коли сыщем? — вдруг спросил Тимофей. — Хоть что-то же делать надобно!

И все поглядели на Данилу. Как-то так вышло, что о пропавшей грамоте больше всех именно он беспокоился, пробовал подобраться к ней на разные лады, и такое поведение парня было в укор куда более опытным конюхам, который день не умевшим выполнить поручение дьяка Башмакова.

— Так что, пойдем, что ли, товарищи? — Богдаш обвел конюхов веселым взглядом, таким, что сразу сделалось ясно — коли Семейка и Озорной откажутся, он не откажется!

— Ин ладно! — усмехнулся Семейка. — Сейчас по льду извозчики не бегают — придется через Кремль к Никольской выходить, там уж точно поймаем.

— А почему не бегают? — Данила лишь теперь обратил на это внимание. — Река-то широкая, во-он там, вдоль того берега, и могли бы…

— А там бани, свет! Ты ведь сам туда к Авдотьице бегал! — объяснил Семейка. — Они горячую грязную воду под лед спускают, и лед там ненадежный. Ну, так идем, что ли?

До Яузы добирались так: Семейка забежал в домишко при конюшнях, где они с Тимофеем жили, вернулся с каким-то добром за пазухой, потом вышли не к Никольским воротам, а к Спасским, пересекли Красную площадь (у самой опрятной на торгу блинни застряли — съели по горячему блину с икоркой!), вышли на Ильинку, и уж там остановили пьяненького ямщика с подходящими санями.

Не доезжая Трещалина двора, его отпустили и подошли с бережением.

— Тихо… — шепнул Тимофей.

Конюхи замерли, прислушиваясь. Но за высоким забором голоса не звучали.

— Все, что ли, ушли? — спросил Богдаш. — И бабы, и дети?

— Как же им не пойти на своих поглядеть? — усмехнулся Семейка. — Вся Москва сейчас на реке…

Тимофей несильно стукнул по забору. Раздался собачий лай.

— Миа-а-а-ау! — очень похоже протянул Семейка и добавил чуть более свирепо: — Уа-а-ау-у-у!

Пес, возмущенный такой наглостью, вмиг оказался у забора и стал с той стороны бросаться на доски.

— Здоров, сучий сын! — заглянув в щелку, оценил сторожа Семейка. — Ну да ладно — управимся!

— А как? — подал голос Данила.

Приведя товарищей на Яузу, он все больше молчал, предоставляя действовать им, и правильно делал, потому что конюхи знали, как правильно производить выемку, а он пока — нет.

— Аль я не татарин?

Семейкины слова Данила понял, когда Богдаш отвлек пса, двигаясь вдоль забора и постукивая, а Тимофей подставил товарищу сложенные, как для принятия иерейского благословения, ладони в меховых рукавицах. Семейка птицей взлетел на забор и соскочил во двор. Несколько мгновений спустя пес захлебнулся лаем.

— Долго мне ждать?! — прикрикнул на Данилу Тимофей.

Оказывается, он и парню уже подставил руки, чтобы переправить его в Трещалины владения.

Данила соскочил в глубокий снег и понял, что произошло: Семейка накинул кобелю на шею аркан, петля захлестнулась довольно туго, а конюх, быстро передвигаясь по дуге и сбивая пса с толку, все выбирал и выбирал веревку, норовя приблизиться к сторожу сбоку.

Данила захлопал в ладоши, пес, обезумев, рванулся к нему, и тут Семейка неожиданно оказался на кобеле верхом, одной рукой натягивая аркан, другой держа сторожа за лохматое ухо.

— Скорее, Данила! Палку! Вон полено! Да берегись!

Пса взнуздали поленом, веревку завязали хитрым узлом, дотащили сторожа до забора и набросили петлю на кол, а конец веревки перекинули на ту сторону. Теперь он уже не мог встревожить лаем соседей и помешать выемке.

— Да, поди, напрасно старались, — сказал Семейка. — Все соседи пошли на бои смотреть. Разве какой безногий дома остался, и то — вряд ли. Открой, Данила, калитку, впусти Богдашку с Тимошей. А я пойду погляжу…