Сзади шли Алексей Тимофеевич Лихачев — учитель царевича, любимец государя — боярин Федор Ртищев, последним — дьяк Башмаков. Их окружали молодые бодрые стольники, чтобы и на малом пространстве между дворцом и конюшнями ничей нежелательный взгляд не коснулся государя.

Конюхи дружно поклонились.

— Вот, Алешенька, это твои слуги верные, что ходят за аргамаками, — объяснил государь. — Ты аргамаков посмотреть хотел — сейчас их тебе и выведут.

— А где они живут? — спросил мальчик.

— А живут на конюшнях и там едят сенцо да овес, — государь взглядом позвал Голицына. — Васенька, вели, чтобы овса и сена принесли — показать. А скоро мы с тобой, Алешенька, поедем в Коломенское жить, и ты там будешь на своем коньке ездить. Помнишь, я обещал тебе конька подарить?

— Помню, батюшка! — воскликнул малыш.

— Вот он на конюшне уже и стоит.

— Ведите, ведите! — пронесся шепот.

Дед Акишев и второй по старшинству конюх, Тимофей Кондырев, привели потешного конька. В серебряной упряжи он выглядел еще забавнее. По тайному дедову знаку конек стал бить копытцем оземь, встряхивая головой, отчего красиво волновалась длинная, до земли, вороная грива.

Взяв сына под мышки, Алексей Михайлович усадил его в седло. Конька провели взад-вперед и сочли, что этого довольно. Царевича спустили наземь.

— Теперь похвали его, Алешенька, — посоветовал государь. — Награди его, он заслужил, он еще не раз тебя носить будет.

— Поверни ручку ладошкой вверх, государь царевич, — и дед Акишев сам придал нужное положение неопытной ручке. — Ты коньку с ладошки угощение подавай! Он несмышленый, если в пальчиках держать — он и пальчики в пасть заберет, больно будет.

— Вот так, Алешенька, — пришел на помощь и отец.

Опустившись рядом с сыном на корточки с другой стороны и не замечая, что подол шелкового стеганого зипуна, как и край крытой персидским золотным бархатом собольей шубы, разлегся по соломе, царь поддержал детскую ладошку снизу. Смешной конек, не понимая, кто это перед ним, потянулся мордой и осторожно взял с ладошки хлеб.

— Он дышит! — воскликнул Алешенька.

— Как не дышать? Всякая Божья тварь дышит, — сказал на это учитель Алексей Тимофеевич. — Вели, государь, немецких листов купить и в рамки оправить, на стенах у государя царевича повесить, пусть знает, какие твари бывают, а я ему расскажу.

— Добро, — согласился Алексей Михайлович, выпрямляясь. — Скажи мамам, пусть донесут казначее, что я велел купить. Заплати из своих, потом дьяк в расходную книгу впишет и тебе деньги выдаст.

Потом гости отошли к самому забору и Богдаш вывел серого аргамака Лебедя, которого государь уже давно приметил и полюбил. Поклонившись, конюх, не касаясь стремян, взлетел в седло. Лебедь под ним шел рысцой, не сдвигаясь с места, потом кланялся, потом пошел важной выступкой, высоко задирая передние ноги, и все это даже Даниле было в диковинку — приемы обучения лошадей каждый знаток держал при себе, занимался этой наукой без посторонних глаз. Лебедя учили дед Акишев и Озорной, а доверили его показать Богдашу — тот лучше всех в седле смотрелся.

Потом Тимофей Кондырев с сыном Ваней тешили государя тремя аргамаками, выступавшими в лад. Невозможно было понять, как Кондырев отдает им приказание повернуться или разом ударить копытом оземь.

— Каково Голубчик поживает? Не разучился стопами шествовать? — весело спросил Алексей Михайлович у деда Акишева.

— У коней память лучше, чем у иного раба Божия, — отвечал дед. — Мы его после Масленицы учить начнем, к Пасхе будет выступать как надобно — медленно и чинно.

Немолодой серый мерин Голубчик был среди коней на особом положении. В Вербное воскресенье на него надевали нарочно сшитую одежду — большой чепрак, покрывавший и шею, а на морду — тряпичную голову с длинными ушами. Преображенный таким образом в осла, он участвовал в шествии от Лобного места к Успенскому собору, имея на себе не кого-нибудь, а самого патриарха с крестом и Евангелием в руках. Из многих коней Голубчик был избран именно за способность к замедленному шагу, и то еще приходилось его дополнительно школить.

После того как государь с царевичем и со свитой ушли, вся конюшня долго перебирала их слова и поступки.

— Слышали, как младенцу было сказано? Похвали да награди! — говорил каждому дед Акишев. — Вот как царевича-то учат! Мне бы только дожить — я сам бы для него лучшего аргамака выездил!

И понимали конюхи, что не в тех дед годах, чтобы аргамаков выезжать, и не нашлось ни одного, кто хотя бы усмехнулся…

Вдруг дед словно опомнился и поднял обычный шум — коней расседлать, покормить, сбрую сдать, порядок навести! Праздник праздником, а выгребать навоз из конских стойл каждый день полагается!

Но недаром же была Масленица! В самый разгар дедовых нравоучений прибежал за ним гонец — сынок дедовой внучки Татьяны и Родьки Анофриева, Алешенька. Велено ему было звать батьку и прадеда к столу — у Татьяны обед поспел, а блинов баба, встав с утра к плите, напекла на целый стрелецкий полк.

Дед махнул рукой — не всякий день званые блины случаются, да и государь уже порядок оценил, похвалить изволил, можно и денежного награждения вскорости ждать, — кликнул Родьку Анофриева и поспешил к Татьяне.

Конюхи переглянулись — теперь можно было и дать себе передышку.

— В прошлом году я выезжал на Пардусе, так рубль мне пожаловали, — вспомнил Богдаш. — А летом в Коломенском мы с Семейкой государя тешили, с седла на седло скакали, друг дружку из седел выдергивали, тоже по полтине получили. Может, и на сей раз рубль получу?

— Поделиться не забудь, — напомнил Тимофей. — А что, братцы, ведь на конюшнях чистота — хоть с полу кашу ешь, какого ж беса нам тут сидеть? Дед хорошо если утром заявится, подьячие наши тоже на радостях умелись, сам видел, как Бухвостов улепетывал. А Кондырев — он добрый. Пойти, что ли, на реку, хоть один бой поглядеть?

— А ты, Тимоша, в стенке стаивал? — спросил Данила.

— Кто смолоду беса не тешил? — вопросом же отвечал Озорной. — Доводилось!

— А как же ты бился?

— Ты про что?

Даниле не хотелось объяснять, что он имел в виду малый рост Тимофея. Парень знал, что для кулачного бойца главное — мощный удар сверху вниз, а как же Тимофей-то бил? И как защищался?

— Неловко тебе, поди, было, — попытался он извернуться. — Бойцов-то в стенке не по росту подбирают. Что, коли против тебя стоял дядя вроде нашего Богдана?

— Ну и бил я дядю с правой руки в грудь или даже в брюхо. На левую руку его удар принимал, а сам туда бил, где он прикрываться не привык. Дядя-то выучен башку оберегать!

— Ты, Данила, гляжу, не на шутку биться собрался! — заметил Богдаш. — Только с конюшен уходить не вздумай! Бойцов-то кулаки не кормят — разве таких, как Одинец или Трещала. А прочие все где-то служат или ремеслом кормятся. А то с конюшен сбежишь — да и будешь потом у Никольских ворот корочки у подьячих просить!