— Не обращай ты на это внимания, — возвысила голос другая женщина. Лучше расскажи нам об Иисусе, каким был он и каково это — находиться с ним рядом. Вот что главное! Рассказывай!

Но рассказывать о нем оказалось почти невозможно. Он был среднего роста, темноволосый, с твердой линией рта… приятным голосом, мягким, но способным громыхать как гром, когда он обращался к сотням слушателей… крепкий, выносливый, мог неутомимо преодолевать большие расстояния… На самом деле все эти сведения не давали о нем реального представления. Сложность заключалась в том, что человек, пытавшийся выразить словами то впечатление, какое действительно оставлял Иисус, порой выглядел безумцем.

— Он всегда смотрел прямо на тебя, и ты чувствовал, что ему известно о тебе все…

Как там вскричала та самаритянка? «Люди, посмотрите на человека, который все про меня знает!»

— Он никогда не испытывал того, кому хотел что-то поручить, ибо заранее знал возможности и способности каждого. Будущее и настоящее были для него едины…

— Он казался древним, обладающим познаниями, недоступными никому из нас, и в то же время он всецело пребывал здесь и сейчас…

Пользы от таких речей не было. Никакие описания не могли охватить необъятность его образа. Но принадлежность Иисуса нашему времени и пространству обусловило то, что мы смогли продолжить движение вперед и после того, как его не стало с нами. j Когда религиозные власти сделали Иерусалимскую церковь мишенью своих гонений, предали смерти Иакова Большого и взяли под стражу Петра, дела приняли опасный оборот не только для обращенных христиан, но даже и для умеренных евреев.

Ширились ряды еврейских фанатиков, призывавших к непримиримой и смертельной борьбе с Римом. Они вспоминали, как Господь помог Моисею избавиться от ига фараона, а Маккавеям сбросить гнет Селевкидов, и свято верили, что Бог не оставит их и сейчас. Трезвые головы утверждали, что это глупость, что Рим многократно превосходит могуществом и древнего фараона, и царя Антиоха и что противиться ему, не говоря уж о том, чтобы сокрушить, в настоящее время невозможно. Еврейский мир раскололся, и сторонники крайностей стали всячески провоцировать римские власти в расчете на то, что жестокие карательные меры заставят еврейский народ, позабыв о разногласиях, взяться за оружие для защиты если не свободы, то самой жизни. И уж тогда разразится война, в стороне от которой не сможет остаться никто.

Для христиан это, в частности, означало проверку: остаются ли они евреями? Если зилотам удастся-таки развязать войну с Римом, должны ли последователи Иисуса поддержать братьев по крови? Или это не их война?

Почему, почему Иисус не оставил даже намека на то, как разрешить эти проблемы?

Я уронила голову на руки и закрыла глаза, стараясь отрешиться от окружавшей действительности.

Потому, пришел вдруг ответ, что он верил в нас. А еще потому, что впереди нас ждет множество других проблем, которые придется решать и, проживи он еще сто лет, ему все равно не хватило бы времени оставить нам по каждому вопросу особое руководящее указание.

Иисус полагал, что наша маленькая группа будет неустанно двигаться вперед, выйдя далеко за пределы проблем Иерусалима, храма или Рима. Что она проложит путь во времена, кои мы не в силах себе представить, где будут жить люди, чьих имен мы никогда не узнаем.

Этот ответ и навеянный им образ бесчисленных поколений, через которые светоч веры передается из нашего времени, через века в грядущее, были исполнены такой пугающей силы, что меня бросило в дрожь.

На обратном пути в Иерусалим я снова побывала в Тивериаде, снова пришла к тому же дому и постучалась в ту же дверь. Но, снова не получив отклика, задерживаться не стала.

Дальнейший мой путь пролегал через городки Арбела и Наин, а добравшись до поселения, именовавшегося Изреель, я изрядно утомилась. Сил и здоровья у меня в ту пору еще хватало, но после столь долгой дороги, наверное, устал бы и человек покрепче. Поэтому я присела, немного передохнула а потом направилась к местной синагоге не с намерением помолиться, а в надежде осторожно вызнать, есть ли в городке последователи Иисуса.

Старый уборщик, подметавший между рядами, на мой вопрос покачал головой и уточнил:

— О, эти безумцы? А зачем они тебе нужны?

— Дело в том, что я одна из них. — Удивительно, как легко вырвалось это признание.

— Они собираются в доме Халева это сразу за рынком. Но они сумасшедшие.

Я привыкла к этому: нас многие называли безумцами. Мы ведь учили, что казненный плотник был не кем иным, как самим Мессией. Более того, что после смерти он воскрес и явился нам во плоти. Ну кто, кроме безумцев, станет такое рассказывать?

— Спасибо, добрый человек.

— Женщина, ты выглядишь вполне нормальной. Держалась бы ты дучше от них подальше! — выкрикнул он мне вслед, когда я поспешила в указанном направлении.

К тому времени я стала гораздо смелее стучать в незнакомые двери А у этой тоже не замешкалась.

(О Элишеба, если бы я была такой же смелой тогда, когда впервые хотела отворить твою дверь! Теперь-то я готова стучаться во все двери мира. И даже сейчас, в старости, я готова пройти любой путь, одолеть любые препятствия ради того, чтобы вновь стоять у твоей двери, веря, что она наконец откроется.)

Мужчина распахнул дверь настежь, и я вошла внутрь. Прежде всего, мне бросились в глаза клети и мешки, наваленные до самого потолка, что делало атриум похожим на склад.

— Твое имя Халев? — спросила я.

— А ты кто? — Человек, открывший дверь, смерил меня взглядом с головы до ног.

— Я Мария из Магдалы.

— О Боже! — вырвалось у него. Он отпрянул и преклонил колени. — Мария, одна из тех, кто был с ним! Его спутница! О Боже! О Боже! — повторял Халев, отбивая земные поклоны, а потом схватил мою правую руку и принялся покрывать поцелуями.

— Ну-ка прекрати! — скомандовала я, высвобождая руку. — Я обыкновенная женщина, такая же, как и все.

— Ты знала Иисуса! — восторженно восклицал он. — Иисуса! Иисуса! — Потом он всмотрелся в меня и прищурился. — Ты и вправду Мария из Магдалы? Та самая, из которой Иисус изгнал демонов? О! Мы все знаем твою историю!

Интересно, откуда? И хотелось бы знать, насколько точна она в том виде, в каком дошла до них. Если что-то не так, пока еще это можно исправить, хотя, наверное, всякого рода чудесные вымыслы все равно будут множиться. А после моей кончины уже некому будет их опровергнуть. Начнут гулять по свету сказки и небылицы об Иисусе, о Петре, об Иакове и Иоанне, о матери Иисуса, обо мне… И пресечь это станет уже не в человеческих силах.

— Я возвращаюсь в Иерусалим, но по дороге зашла сюда и хотела бы провести некоторое время со здешними верующими.

— Ты возвращаешься в материнскую церковь? В ту церковь, каковая есть первоисточник и хранилище всей полноты истины?