Трепеща, мы с Иоанном явились с этой горькой вестью к Марии, их матери. Иссохшая и слабая, ей ведь уже минуло восемьдесят лет, она большую часть времени проводила в верхней комнате дома Иоанна, глядя вдаль через окно. Порой она еще выходила на рынок или прогуляться по городу, опираясь на руку кого-то из нас, но было очевидно, что силы покидают ее. И вот теперь мы пришли к ней с самой страшной для матери вестью — вестью о смерти ее дитя.

Она сидела к нам спиной. Плечи ее покрывала шаль, синяя — ее излюбленный цвет. Волосы Марии поседели, но оставались густыми, и сейчас, в лучах полуденного солнца, светились, как жемчуг.

— Дорогая матушка, — начала я, опустившись на колени рядом с ней, но тут у меня перехватило горло. Некоторое время мне не удавалось I выдавить ни слова, потом пришлось начать все сначала. — Дорогая матушка…

Я судорожно обняла за плечи женщину, которая на протяжении тридцати лет была матерью и мне. Когда Иисус сказал Иоанну «позаботься о моей матери», я поняла это напутствие как относящееся к нам обоим. Мария была моей матерью даже в большей степени, чем родная мать хотя в детстве я ее не знала.

— О матушка… — Вместо слов у меня вырвались рыдания.

— Я знаю, — промолвила она. — Знаю.

С этими словами мать Иисуса склонилась ко мне и обняла меня, утешая, как это может только мать.

Смерть Иакова ускорила кончину Марии. Горе подкосило ее, хотя она сохраняла стойкость до последнего часа. Предвидя неизбежное, мы послали за ее остававшимися в живых сыновьями — Осией, Иудой и Симоном, уже немолодыми мужчинами. Что касается дочерей, Руфи и Лии, то мы даже не знали, живы ли они и как повели себя после того, как их брат был объявлен преступником и казнен. Отреклись ли от него? Постарались скрыть, что имеют к нему какое-то отношение? Навещали ли они вообще свою мать все эти годы? Мы многого не знали: Мария предпочитала переживать свое горе сама, ни на кого его не взваливая.

Кроме родных у нее имелся и приемный сын, Иоанн, попечению коего вверил ее распятый Иисус, и, казалось, он был ей ближе, чем родные дети. Это снова заставляло меня задумываться о том, что же такое истинная семья, ведь мы, братья и сестры по вере, были намного ближе друг другу, чем родичи по крови.

В те последние дни Мария тратила много времени и душевных сил на совершенно незнакомых людей, паломников, приходивших в дом Иоанна в Верхнем городе, которые желали увидеть ее. Однако знаки почтения и благоговения, выказываемые этими мужчинами и женщинами, преклонявшими перед ней колени и не смевшими коснуться ее рук, даже когда она сама их протягивала к ним, вызывали у нее только досаду.

— О благословенная мать! — восторженно восклицали почитатели, не смея поднять на нее глаза.

— Иди сюда, подай мне руку, — говорила она. — Так мне привычнее. Это напомнит мне о том, как брал меня за руку он. Как давно это было. Я потеряла его, но так хочу увидеть его снова. Я знаю, ты тоже. — И мать Иисуса протягивала руку, касалась чела паломника и добавляла: — Наше желание исполнится. Мы оба увидим его, и он будет равно приветствовать нас обоих.

Когда же люди пытались возражать, возвеличивая ее, Мария говорила: — Я хорошо помню его слова: «Кто есть мать моя и братья мои? Те, кто внимает слову Господа и исполняет его». Вот почему мы, ты и я, предстанем перед ним вместе.

Она умерла спустя год после смерти Иакова — это было медленное, постепенное угасание. Сначала Мария перестала выходить на улицу, потом покидать свою комнату, потом самостоятельно передвигаться и по комнате: это походило на процесс роста новорожденного младенца, запущенный в обратном направлении. Ее мир съеживался, становясь все меньше, она уже не говорила, и лишь ее руки, ее милосердные руки еще двигались, так что мать Иисуса смогла удостоить всех нас прощального благословения.

Когда ее руки коснулись моего чела, я ощутила, как вытекает из нее последняя сила, и взмолилась о том, чтобы хотя бы малая толика ее осталась со мной. Мне хотелось быть ее дочерью и продолжить ее жизнь.

Дух Святой сказал нам, что ее следует похоронить в пещере у подножия Елеонской горы. Торжественной и скорбной процессией мы спустились по крутому откосу, унося ее тело на носилках за пределы Иерусалима, а потом немного поднялись по противоположному склону наверх, туда, где находилась пещера.

Приближаясь, я приметила темные кипарисы, качавшиеся на свежем ветру. Да конечно, Дух Святой не напрасно указал нам это место: ему была присуща изначальная, природная торжественность. И, как и открыл нам Дух, среди деревьев показался чернеющий зев грота. Носилки поставили на землю, и мы собрались вокруг них.

Поверх савана Марию укрывал голубой покров, яркий, как утреннее небо над нашими головами. Я стояла рядом с телом, народ же из города все прибывал и прибывал, так что толпа желающих проститься с матерью Иисуса заполнила всю рощу возле пещеры.

Погребальной службой распоряжался племянник Марии Симеон. Симеон, муж пятидесяти с лишним лет, был сыном Клеопы, брата Иосифа-плотника. Я слышала разговоры о том, будто бы его выбрали главой церкви вместо убиенного Иакова, но дело обстояло иначе. Он избрал себя сам и мы не стали спорить. В конце концов, Симеон казался неплохим человеком, а некоторые из нас до сих пор верили в то, что земные родичи Иисуса имеют преимущество перед прочими, ибо в одной с ним крови нечто магическое.

— «Дорога в очах Господних смерть святых Его!»[82]— нараспев прочел Симеон строку из псалма. — Почившая была святой женщиной и великой драгоценностью пред Господом нашим.

Он склонился и поцеловал покров.

Затем носилки подняли и унесли в глубь грота. Мы остались снаружи и стояли там долго, не замечая великолепия утра, ибо глаза наши слепили слезы.

— Петр мертв.

Симеон объявил об этом по окончании одного из наших собраний после того, как мы уже преломили хлеб и помолились. Он поднялся, медленно прошелся по большой комнате дома Иоанна и, встав перед нами, буднично, как нечто обычное, произнес страшные слова. А потом, предупреждая шквал вопросов, который должен был на него обрушиться показал смятое письмо.

— Один из наших братьев прислал весточку из Рима, — сказал он. — Скажу сразу, погиб не один Петр, хотя он, конечно, всем нам близок и дорог. Там состоялась жестокая и беззаконная расправа над великим множеством наших братьев и сестер, коих облыжно обвинили в поджогах. В том, что по их вине разгорелся страшный пожар, уничтоживший большую часть Рима.

— Ничего не понимаю, — пробормотал старый Матфей. Верный ученик Иисуса иссох и ослаб, но все эти годы усердно трудился в Иерусалиме на благо церкви, записывая воспоминания об Иисусе, а заодно ведая нашими счетными и хозяйственными книгами. — Как это может быть?

— Пожар полыхал не один день, выгорела значительная часть города и поползли слухи, что поджигателем был не кто иной, как сам император, ненавистный для многих Нерон, — пояснил Симеон. — Подозревали, будто он поджег город, чтобы расчистить место для осуществления своих грандиозных строительных замыслов. На самом деле императора в это время даже не было в Риме, и он, конечно, не решился бы на подобное безумство, но слухи приобрели такой размах, что ему пришлось оправдываться. Срочно понадобился козел отпущения, и выбор пал на нас.