землячества (анклава) и готовятся к обороне. Противостояние обычно заканчивается взрывом насилия. Такой сценарий предполагает раздельное проживание двух общин, взаимные негативные стереотипы, нехватку объективной информации. Слухи множатся, если противоположная сторона не может донести до оппонентов свою оценку событий, происходит то, что теория рационального выбора называет информационным сбоем.

ТАБЛИЦА 16.1.

Три фазы эскалации этнического конфликта

Мусульмане и сикхи чувствуют себя ущемленными в правах меньшинствами, но и индуистские националисты тоже имеют поводы для беспокойства. Хотя они считают Индию своей страной, им (по их мнению) не хватает силы и власти. Британцы, говорят они, наделили индийских мусульман привилегиями для укрепления английского господства в мусульманских странах, в современной конституции Индии тоже особо оговорены права мусульман. Вот почему мусульманские мечети господствуют над архитектурным ландшафтом индийских городов. Еще они сетуют на то, что мусульман сплачивает глобальный исламский фундаментализм, а у индуистов нет единого религиозного центра: они расколоты на касты, регионы, политические партии. Индусы в северных (наиболее уязвимых) районах демонстративно утверждают свою власть, свидетельство тому — осознанное разрушение мечети в священном городе Айодхья, с другой стороны, они не хотят ссориться со своими мусульманскими соседями (Jaffrelot, 1996: 473, 476–477). Признаки слабости национального правительства (уступки индийским мусульманам или Пакистану) сплачивают индуистов на выборах. Самые радикальные из них считают, что Индия должна быть чисто индуистским государством; радикалы, с другой стороны, утверждают, что мусульмане или сикхи должны иметь большие политические права и возможность строить свои храмы и мечети, где им вздумается.

Они могут выставлять рыхлые парамилитарные формирования — боевиков поднаторевших в уличных схватках. Некоторые из них хорошо организованы, как, например, квазифашистская партия Раштрия Сваямсевак Сангх (Rashtriya Swayamsevak Sangh, RSS) с ее боевыми отрядами, сохранившаяся в гражданский период правления в Индии и возродившаяся на низовом уровне в 1960-е и как политическая сила — в 1980-е. Параллельно с ней существует мусульманский Джамаат-и-Ислами (Jamaat-i-lslami). В первые годы антиколониального движения (1930–1940 гг.) эти организации находились под сильным влиянием фашизма и нацизма, но никогда не были столь смертельно опасны, как фашизм, — их оружием были клинки вместо винтовок. Кроме того, кроме радикалов, там активно действовали и умеренные фракции. Другие индуистские парамилитарные движения организованы гораздо слабее. Бахранг Далис, боевая организация партии Шив Сена и другие ультрарадикалы вышли из-под контроля индуистских националистических лидеров в 1980-е и в начале 1990-х. Некоторые политиканы пользуются услугами «главарей мятежа» — профессиональных организаторов массовых беспорядков, всегда готовых собрать мятежную толпу из обездоленных крестьян и представителей низших каст. Впрочем, эти толпы плохо управляемы и чаще подчиняются своим инстинктам, а не приказам.

Некоторые бунты протекают как ритуализованное коллективное действо с процессиями, музыкой, песнопениями, флагами, местными юродивыми (дервишами) или рок-звездами, аудиоколонками в сотни децибел, бейсболками, майками с пламенными призывами и девизами, с разоблачительными аудио- и видеокассетами. Беспорядки в форме народного гуляния очень по душе индийцам. Индивидуальная мораль растворяется к коллективном бессознательном, люди становятся марионетками. Тамбиа (Tambiah, 1996) обращает внимание на эмоционально-экспрессивную составляющую массовых беспорядков; их участники опьянены чувством вседозволенности, свободой от моральных норм, возможностью самоутверждения, сознанием собственной правоты и справедливости возмездия. Демонстрации потом перерастают в погром брошенных или слабо защищенных домов и кварталов. А для такого подвига, как погром, всегда найдутся храбрецы. Ощущение собственной силы и радость унижения врага производят на людей наркотический эффект. Грабежи, горящие факелы и пожары сопровождаются безудержным, почти маскарадным весельем, утоленное чувство справедливости приносит особое удовлетворение: мы смогли защитить себя, мы воздали им по заслугам. Коллективный психоз сметает границы между «можно» и «нельзя». На мгновение возникает чувство всемогущества, единства, товарищества, чувство локтя. Это коллективное ощущение, в одиночку его испытать невозможно, — пишет Тамбиа. Совесть никого не бередит. Роль алкоголя не так велика, как в странах христианской цивилизации, хотя некоторые индуистские мятежники его тоже не чураются.

Разгул страстей все же не заглушает инстинкт самосохранения. Толпа внимательно отслеживает действия полиции, понимает соотношение сил, старается атаковать противника в наиболее уязвимых местах — на пограничном стыке двух общин, где сопротивление будет слабее. Жертвы, как правило, немногочисленны. Вот что пишет Горовиц (Horowitz, 2001: 527) о массовых беспорядках: «Не было ни одного мятежа, где бы его устроители применили неверную тактику или переоценили свои силы, неправильно истолковали бы действия полиции или способность к обороне соперника. Никогда не бывало, чтобы мятежники понесли большие потери, чем их жертвы».

И снова повторим — разгул страстей не затмевает здравый смысл. Смысл мятежа — в утверждении власти, поэтому материальные интересы присутствуют всегда. Власть над местным штатом означает власть над ресурсами: бюджетом, фондами развития, программами занятости, распределением иных благ. Этнонационалистические элиты и повстанцы никогда не останавливаются на достигнутом, их аппетиты безмерны, в чем мы убедились на примере Югославии и Руанды. Этнические меньшинства больше всего опасаются демократических выборов, поскольку выборы мобилизуют большинство и позволяют ему еще раз легитимировать свою власть над конкретной территорией. Военное положение пресекает мятежи, а разнузданная избирательная кампания лишь подливает масла в огонь — это противоречие не в силах разрешить теория демократического мира, которую мы обсудили в первой главе.

Нарушители общественного порядка в Индии, как и во всем мире, — это горожане, молодые неженатые мужчины (это неопровержимо доказывает: Horowitz, 2001: 258–266). Некоторые из них прошли тренировки в лагерях для боевиков. Члены RSS носят камуфляж, похожий на форму индийских солдат, рядят себя в облачение древних воинов. Оборванцы из Шив Сена издеваются над средневековыми костюмами и парадным шагом RSS, сами они предпочитают более практичный наряд и более современные способы насилия. Они подражают «героям индийских фильмов, где благородный разбойник насилием добивается справедливости» (Heuze, 1992: 2189; Katzenstein et al., 1998: 227). Бойцов в парамилитарные отряды поставляет не городское дно, не люмпен-пролетариат — это студенты, рабочие, рыночные торговцы, ремесленники (Tambiah, 1996). Горовиц (Horowitz, 2001) считает, что среди мятежников преобладает рабочий класс, но в реальности в городских беспорядках участвует очень много студентов. Джаффрелот (Jaffrelot, 1996) пишет, что у истоков индуистского национализма стоят высшие касты, средний класс, с вкраплениями нижнего среднего класса, но лидерами неизменно остается индийская аристократия — брахманы. Организаторы крупных восстаний, по сути, ничем не отличаются от кабинетных убийц — они отдают приказы, но сами не проливают кровь. Хейце (Heuze, 1992) хорошо знает боевиков Шив Сена, он описывает их как молодых полуобразованных людей, живущих случайными заработками или работающих прислугой. Но это не дает нам права отнести их к люмпен-пролетариату, поскольку в Индии даже нерегулярная занятость обеспечивает приличный заработок. Они жалуются на безработицу и эксплуатацию, требуют справедливости,