– У меня оригинальная идея. Пусть другие исследуют ее и найдут подтверждение того, что я прав.

Какой бы доклад ни читался, Штекель с энтузиазмом восклицал:

– Это как раз тот случай, что был у меня сегодня утром!

Над ним давно уже посмеивались в группе из–за его «утренних пациентов в среду».

Штекель был не только обижен такими шутками, но и удивлен.

Некоторые из молодых, принятых в группу, принесли с собой множество новых проблем, разрешение которых заняло бы всю жизнь. Одним из них был Виктор Тауск, красивый, голубоглазый, во всем сомневавшийся хорват, сказавший о себе:

– Я неизлечимо душевно болен. Все мое прошлое видится мне лишь как подготовка к распаду моей личности.

Прошлое Тауска было по вине родителей сложным в эмоциональном отношении. Он порицал с горечью отца и настроил других против него. Мать била Тауска за такое поведение. Виктор обладал способностями к языкам и успешно учился, но после ссоры с учителем на религиозной почве и за организацию забастовки был исключен из школы перед самыми экзаменами на аттестат зрелости. Без копейки денег и с больными легкими он все же закончил курс в Венском университете, получил степень в юриспруденции, которую презирал, мечтая быть врачом.

В возрасте двадцати одного года Тауск женился на дочери процветающего печатника в Вене, но между ним и деверем возникла ненависть, и он вместе с женой уехал в Хорватию, где нашел работу адвоката. Тем временем родились два сына, но это не помешало ему развестись с женой. Тауск отправился в Берлин как малоизвестный поэт, музыкант, артист и журналист. Обладая смазливой внешностью, он пользовался успехом у женщин. Однажды ему попал в руки медицинский журнал со статьей Зигмунда Фрейда. Он обратился к профессору Фрейду за разрешением посетить его в Вене. Зигмунд думал, что Виктор Тауск был врачом, и пригласил его к себе. Приглашение спасло Тауску жизнь, ибо он был на грани самоубийства.

В воскресное утро весной 1909 года Зигмунд провел несколько часов с Виктором Тауском, а затем достал из письменного стола сто пятьдесят крон и положил в его карман. Психика молодого человека была глубоко травмирована, но сомневаться в его интеллектуальных качествах не приходилось. Зигмунд представил его группе, и ее участники осознали глубину эмоционального кризиса Тауска, но полагали, что его решимость вернуться в Венский университет и получить медицинское образование, чтобы стать психоаналитиком, может поставить его на правильную стезю. Хичман, Федерн и Штейнер ссудили ему четыре тысячи крон; Зигмунд добавил сумму, чтобы обеспечить учебу в течение двух первых лет в клинической школе. Тауск так был тронут этим, что вышел из комнаты в слезах, поклявшись в вечной верности.

Иногда Зигмунду приходилось разубеждать энтузиастов. Таким был Рудольф фон Урбанчич, сын известного специалиста–ушника, владелец фешенебельного санатория. Он прочитал статьи Фрейда и несколько его книг и стал горячим поклонником фрейдистского психоанализа. Его несколько раз предупреждали, что он слишком ретиво пропагандирует психоанализ. Тридцатилетний Рудольф, исповедовавший католицизм, обслуживал католическую клиентуру. Он попросил принять его в венскую группу и был встречен с распростертыми объятиями. Затем сведения просочились в медицинские круги, и ему стали угрожать закрытием санатория. Он пришел к Зигмунду.

– Профессор Фрейд, я просто не могу поддаться таким угрозам, считаю, что под удар поставлены мое мужество и честь. Я должен твердо стоять, даже если мне придется закрыть санаторий. Я всегда заработаю на жизнь в Вене…

Зигмунд положил руку на плечо молодого человека.

– Вы в начале своей карьеры; вы слишком молоды, чтобы выступать на рыцарском турнире в Ареццо. Используйте возможности прочно закрепиться в своей профессии и дайте нам шанс самим завоевать нашу репутацию.

– Профессор Фрейд, встречи по вечерам в среду дают мне единственную возможность обучиться психоанализу.

– Никому не пойдет на пользу, если мир узнает, что связь с нами равноценна потере практики, – настаивал Зигмунд. – Мой добрый совет вам: уходите, но останемся друзьями.

Как и другие группы, они спорили между собой, но перед публикой выступали единым фронтом. У них было чувство локтя, и порой они, зная, что причинили коллеге неудобства, старались либо направить к нему пациента, либо оказать содействие в публикации доклада. Они щедро шли на предоставление финансовой помощи, что напоминало Зигмунду о тех днях, когда он был «вторым врачом» в Городской больнице и сорок работавших там молодых людей делились друг с другом в случае нужды своими скудными гульденами. Зигмунд следил за тем, чтобы члены группы не бедствовали. Он ссужал небольшие суммы, когда они были в стесненном положении, или же, если это казалось неделикатным, давал более крупные «займы», не собираясь требовать возмещения.

Он сплачивал своих последователей, направляя пациентов к молодым врачам, когда у тех была недостаточная практика или же не было материала для исследований, при этом заботился, чтобы эти случаи не были слишком сложными. Он старался также передать пациента с такой формой невроза, какой он сам занимался в прошлые годы и какая не могла открыть ему самому чего–либо нового.

Все это достигалось довольно просто, если его посещали восемь – десять больных и он мог зарабатывать достаточно, чтобы покрыть растущие семейные расходы, расходы по приему гостей и на образование детей. К пятидесяти трем годам его практика стала достаточно постоянной, но ему редко удавалось отложить хотя бы несколько тысяч крон в сберегательный банк. Он не обладал качествами делового человека и поэтому не рассчитывал на большую прибыль от своих вкладов. Во всяком случае два с половиной месяца летнего отдыха, поездки и работа над книгами почти всегда «съедали» сбережения, накопленные за рабочий год.

Более серьезную опасность, чем личные разногласия, представляло образование кланов, а с годами эта тенденция становилась все сильнее. Она зародилась в отношениях между теми, кто поддерживал Зигмунда Фрейда, и сторонниками Альфреда Адлера, которых он одного за другим привлекал к встречам в кафе «Центральное». Их набралось девять: Д. Бах, Стефан Мадей, барон Франц фон Гие, Карл Фуртмюллер, Франц и Густав Грюнеры, Маргарет Хильфердинг, врач и первая женщина, допущенная в группу, Поль Клемперер, Давид Оппенгейм. Лишь немногие были врачами, но Зигмунд одобрил их включение в группу, считая, что теория психоанализа нуждается в сторонниках. Однако теперь новая психология, разрабатывавшаяся Адлером, его теории о том, что органические нарушения, а не сексуальная этиология являются главным в формировании характера, что мужской протест – доминирующий фактор неврозов, раскалывали группу. Ни один из членов ассоциации, верных Фрейду, не восхвалял вклад Адлера, сколь бы блестящим по форме и информативным по содержанию он ни был. Сам Фрейд, однако, говорил, что теория недостаточности органа важна в определении человеческой психики.

По тому же признаку друзья Адлера были настолько лояльны к нему, что неохотно хвалили доклады кого–либо из группы Фрейда. По мере продвижения работы Адлера становилось очевидным, что он не хочет, чтобы его считали фрейдистским психоаналитиком. Почему он должен быть таким, если его собственная психология отлична от психологии Зигмунда Фрейда и ничем не обязана исходным теориям Фрейда?!