Менее чем через год после того, как русская армия покинула Париж, она снова туда вернулась. Причиной тому стали «Сто дней» эпизод, в ходе которого Наполеон сбежал с о. Эльба и попытался уничтожить результаты мирного урегулирования 1814 г. Накануне сражения при Ватерлоо русская армия численностью 150 тыс. человек едва успела подойти к Рейну, а К.Ф. Толь только что прибыл в Бельгию для координации боевых действий с А. Веллингтоном и Г.Л. Блюхером. Часть того, чего коалиции удалось достичь в 1814 г., пришлось вновь отвоевывать в 1815 г. ценой многих жизней, хотя на этот раз и не русских.

Все это может создать впечатление, что кампания 1814 г. была напрасной, но на самом деле это не так. Если бы союзники в марте 1814 г. заключили с Наполеоном мир на компромиссных условиях, в 1815 г. он занимал бы гораздо более прочные позиции, чтобы оспорить условия мира, чем это было в действительности после его побега с Эльбы. У него было бы больше времени на то, чтобы спланировать свой реванш, и он мог бы выбрать для этого подходящий момент. Наполеон смог бы также укрепить свое положение во Франции. К 1815 г. у реставрированной монархии появилось много сторонников, и даже армия — главный оплот Наполеона была раздираема противостоянием между теми, кто смирился с властью Бурбонов, и теми, кто хранил верность Бонапарту.

Кроме того, международное положение было бы более благоприятным для Наполеона. В конце 1814 г. союзники сохраняли относительное единство, стремясь к реставрации монархии во Франции. Компромиссный мир с Наполеоном тогда был гораздо менее приемлем для коалиции и прежде всего для Александра I. Последовавшие за этим попытки союзников достичь договоренности относительно будущего устройства Европы вызвали среди них серьезные разногласия. Венский конгресс и без того выглядел так, словно после его окончания на европейском континенте должна была разгореться новая война. Бывшие союзники Наполеона только и ждали его возвращения к власти. Если бы Наполеон тогда удержался в Париже и смог бы использовать раскол в стане коалиции, то вероятность возобновления войны была бы велика. В действительности же к тому времени, когда Наполеон снова утвердился в Париже в 1815 г., союзники достигли соглашения относительно послевоенного устройства Европы и были едины в своем намерении не позволить Наполеону его нарушить. Это обстоятельство практически наверняка обрекало его на поражение. В июне 1815 г. Наполеону, когда он попытался уничтожить армии Веллингтона и Блюхера до подхода основных сил коалиции, пришлось пойти ва-банк. Он знал, что, даже если бы и преуспел в этом, ему все равно грозило вероятное поражение со стороны крупных русских, австрийских и прусских войск, уже приближавшихся к границам Франции.

«Сто дней» мало повлияли на условия мирного соглашения. Франция в большей или меньшей степени осталась в границах 1792 г. Россия получила большую часть герцогства Варшавского, хотя и не всю его территорию. Пруссии в качестве компенсации досталась часть Саксонии; ей также были отданы Вестфалия и Рейнланд — с целью обезопасить ее от реваншизма Франции. Очень крупный Германский союз, ведущую роль в котором стали играть Австрия и Пруссия, был не в состоянии удовлетворить притязания германских националистов и либералов, хотя их численность была гораздо меньше той, о которой впоследствии заявляли историки националистического толка. В еще большей степени это справедливо по отношению к Италии, которая после 1815 г. была поделена на несколько слабо развитых в культурном отношении государств, находившихся под относительно благожелательным покровительством Габсбургов.

С точки зрения России ключевыми пунктами соглашения были польский и германский вопросы. Что касается первого из них, то многие из мрачных прогнозов К.В. Нессельроде сбылись. Александр I всерьез рассматривал идею федеративного устройства России и создания в ней представительных учреждений: в рамках такого государства польское королевство смотрелось бы более органично, чем внутри существовавшей на тот момент самодержавной империи. Однако учитывая российские реалии той эпохи, вполне понятно, почему император отказался от этой идеи. Довольно скоро противоречия между ролью, которую монарх исполнял как самодержавный царь, и его ролью конституционного короля Польши стали вопиющими. Польское восстание 1830 г. положило конец конституционному устройству Польши. В то же время восстание декабристов в 1825 г. во многом было вызвано тем, что патриотические чувства русских офицеров оказались задетыми, когда они увидели, что поляки получили свободы, которых не имела русская элита. За сто лет, прошедшие после 1815 г., поляки внесли весомый вклад в экономику Российской империи. Однако с точки зрения политики польское и еврейское население бывшего герцогства Варшавского доставляло российскому правительству немало хлопот. При этом нельзя однозначно утверждать, что присоединение герцогства усилило стратегические позиции России. Напротив, к 1900 г. эти территории могли скорее стать западней для российской армии. К тому времени решение германского вопроса в том формате, как это произошло в 1815 г., также стало выглядеть ошибочным с точки зрения российских интересов. Франция, чья граница проходила бы по Рейну, избавила бы Россию от многих забот, связанных с растущей мощью Германии.

Конечно, судить о политике государственных деятелей из далекой ретроспективы неверно. Некоторые трудности, вызванные присоединением герцогства Варшавского, можно было предвидеть, и это действительно было сделано. Но с точки зрения России, простого решения польского вопроса фактически не существовало: здесь русские находились в еще более сложном положении, чем англичане в Ирландии. Равным образом никто не мог предвидеть, что слабая Пруссия образца 1814 г. в результате промышленной революции и объединения Германии станет представлять угрозу для самой себя и всей Европы. Тем не менее знание последующего хода европейской истории действительно позволяет спросить, не напрасны ли были огромные жертвы, принесенные российским народом в 1812–1814 гг.?

Вопрос не сводится к тому, насколько сильно пострадало население России в ходе войны. Как это всегда бывает, победа упрочила положение и подтвердила легитимность существовавшего на тот момент политического строя, который зиждился на самодержавии и крепостном праве. Осознание того, что Россия победила и находится в безопасности, лишило власть стимула для проведения радикальных внутренних преобразований. Консервативный период правления Николая I, царствовавшего с 1825 по 1855 г., отчасти основывался на уверенности в том, что Россия сильна и находится в безопасности. Эта уверенность была подорвана только после поражения в Крымской войне 1854–1856 гг., которая спровоцировала ряд реформ, нацеленных на модернизацию России и инспирированных сыном Николая I Александром II. Однако в 1815 г. у России не было средств — речь идет прежде всего о людях, имеющих необходимое образование, — для осуществления радикальных реформ, подобных тем, что были предприняты спустя два поколения. Наивно было бы полагать, что поражение от Наполеона запустило бы в России программу успешной либерализации. Еще менее обоснованным является убеждение в том, что консерватизм Николая I служил основной причиной растущей отсталости России в 1815–1860 гг. в сравнении со странами северо-западной Европы. Для успеха промышленной революции были необходимы условия, которые находились вне сферы контроля российского правительства того времени. Требовался определенный уровень образования и плотность населения, которых России недоставало, а также наличие в одном месте угля и железной руды, что в случае с Россией стало возможным лишь с появлением железных дорог.