Те, кому были известны бесконечные аналогии между жизнью той и другой платиновой блондинки, согласились бы с тем, что «мамочка Джин» не так уж сильно ошибалась. В принципе последние месяцы жизни Джин Харлоу до странности похожи на последние месяцы Мэрилин.

30 января 1937 года повторно выбранный президентом Франклин Делано Рузвельт пригласил Джин на бал, устраиваемый в Вашингтоне по случаю его дня рождения. Чтобы принять участие в этом торжестве, актриса была вынуждена прервать съемки картины «Джентльмены из общества», и это стало причиной скандалов в Голливуде — по крайней мере, до того момента, пока Луис Б. Майер не осознал, насколько мощную рекламу сделает им Харлоу своим появлением на балу.

Весной 1937 года Джин беседовала с Каролин Хойт, журналисткой из «Современного экрана»: «В последнее время я ощущаю невероятное спокойствие. Я сейчас чувствую себя примирившейся с собой и с миром. И пришла я к этому, буквально навязав себе необходимость постижения одной житейской истины: всё совершаемое мною я стараюсь делать настолько хорошо, Насколько могу... и, как говорится, дело с концом». Это мнение могла бы с таким же успехом изложить и Мэрилин в разговоре с Мерименом.

Той весной 1937 года и актрису Джин Харлоу, которую мучил рецидив болезни, столь же беззаботно лечили одними только успокоительными препаратами и наркотиками; так поступал знаменитый доктор Э.С. Фишбоу, который точно такие же лекарства и такого же вредного действия прописывал и мужу Фэй Рей[488], хроническому алкоголику.

7 июня 1937 года — ровно за двадцать пять лет до дня внезапного освобождения Мэрилин от работы над картиной «С чем-то пришлось расстаться» — Джин Харлоу скончалась от почечной недостаточности, не успев завершить свой последний фильм. Ей исполнилось всего двадцать шесть лет, она была классическим творением Голливуда, ее любили миллионы, наконец-то окружающие стали ценить ее талант, однако она была разочарована своими голливудскими коллегами.

После чаепития с миссис Белло ее гости вернулись в Лос-Анджелес. Вся троица должна была снова встретиться в августе, а Мэрилин и Сидней решили увидеться и еще раз переговорить вдвоем через две недели, в четыре часа пополудни 5 августа, чтобы вместе подумать над трактовкой «Повести про Джин Харлоу».

Невзирая на почти ежедневные уколы, на споры с Гринсоном по поводу сеансов и на свое беспокойство о будущем, тем летом Мэрилин Монро словно бы заново созрела. И хотя она находилась в зависимости от некоторых лекарств, казалось, что они портят и осложняют ей жизнь лишь временами, а это может свидетельствовать только о внутренней силе актрисы, о ее огромной воле к преодолению тех преград, которые воздвигало перед ней прошлое и настоящее. «Если резюмировать весь этот период, — отметила Пат Ньюкомб, — то я бы сказала, что да, Мэрилин владела ситуацией».

Ральф Робертс охотно с этим согласился. «Тем летом, — сказал он, — она действительно отслеживала все свои дела и не давала другим водить себя за нос»; это мнение подтвердили, в частности, Руперт Аллан и Сьюзен Страсберг. Робертс упоминал также, что в последние месяцы своей жизни Мэрилин была большей оптимисткой, нежели в предшествующие два года. У нее установилась близкая дружба с Уолли Коксом, и она возобновила знакомство с лучшим другом Уолли, Марлоном Брандо. «Кроме того, — добавил Робертс, — она сориентировалась, что Гринсон лишал ее всех близких знакомых, одного за другим. Пытался он устранить из ее жизни и меня, равно как Страсбергов и Джо, — а сейчас, как говорила Мэрилин, этот человек пришел к выводу, что было бы лучше, если бы актриса уволила и Пат Ньюкомб. Уже в конце июля Мэрилин осознала, что если она хочет еще иметь хоть каких-либо друзей, какую-то собственную жизнь, то ей надо будет расстаться с Гринсоном».

Вскоре она примет указанное решение, но сначала ей предстояло непременно вернуть в норму отношения с «Фоксом». До среды, 25 июля, Хол Кантер переделал весь сценарий картины «С чем-то пришлось расстаться» и представил его новую версию Питеру Леватесу; теперь будущее Уэйнстайна выглядело столь же непрочным, как у Скураса и компании.

Еще в тот же день Мэрилин приветствовала Леватеса в своем доме. Перед его прибытием она рано встала, поскольку хотела сделать все, чтобы выглядеть как можно лучше, — приняла Агнесс Фланеген (которая вымыла и уложила ей волосы) и Аллана Снайдера (который умело сделал ей утренний макияж). Опасаясь, как будет проходить разговор без участия агента или адвоката, Мэрилин попросила Пат Ньюкомб поприсутствовать на ее встрече с Леватесом в качестве свидетеля, но только спрятавшись за дверями спальни.

В 1992 году Леватес представил отчет об этом утре, и его рассказ позднее подтвердила Пат.

Как это уже неоднократно случалось в прошлом, мы решили просто восстановить Мэрилин на работе в «Фоксе». Я

был ответствен за ее увольнение и потому желал лично принять ее обратно. Никто не рвался сводить счеты. Она сказала мне, что не хочет, дабы студия марала ее доброе имя, но не хочет и никого разорять. Актриса вовсе не производила впечатление несчастной или сломанной и попросила вместе просмотреть новую версию сценария прямо сейчас. Она прочла текст, вдумчиво анализируя его и тщательно обдумывая каждое свое очередное — нужно заметить, отточенное и блистательное — замечание. Например, Мэрилин сама придумала одну сцену, видя в ней огромные комедийные возможности: «Женщина, которая много лет провела на безлюдном острове, не будет кушать так благовоспитанно, пользуясь ножом и вилкой...» И предложила еще другую сцену, где ее героиня забывает обуть туфли, потому что не привыкла носить их. Помню, я сказал: «Мэрилин, у тебя потрясающие идеи!» А она была счастлива, а также полна творческой изобретательности и довольна тем, что у нее есть собственные мысли по поводу сценария. Настроение у актрисы было приподнятое, и она не могла дождаться возвращения на работу.

У Леватеса сложилось впечатление, что Мэрилин могла бы избежать всех этих терзаний, всей боли, если бы не «так называемые советчики, которые довели ее до страшного кризиса самоидентификации». Он обещал актрисе отозвать судебные иски и повысить ее вознаграждение, после того как она вернется на работу; а кому, спросил он, следует прислать новый контракт? Мэрилин заколебалась, но потом сказала, что даст ответ в конце недели. В целом она показалась одному из руководителей студии весьма симпатичной и разумной особой, а когда он уже выходил, актриса произнесла знаменательные слова, которые тот помнил много лет:

Знаешь, Питер, в некотором смысле я очень несчастная женщина. Все эти разговоры о том, что я, мол, легенда, вся эта пышность и слава — мишура. На самом деле люди всё время во мне разочарованы.

Он уже больше никогда с ней не увиделся, поскольку вскоре его ждала почти такая же судьба, как и Мэрилин.

После того как я попрощался с ней, она вернулась к тому, чем занималась перед моим приходом. Весь пол был завален фотографиями [сделанными Бертом Стерном и Джорджем Баррисом], контактными оттисками и материалом, не использованным в монтаже, а она размышляла, как со всем этим поступить. Мне виделась в ней недюжинная личность, и я пожалел, что не знаю ее лучше. Это была женщина, которая делала выбор за выбором, которая задумывалась над собственной жизнью и знала, в чем разница между видимостью и реальной действительностью. Ей были присущи глубокие чувства. Разумеется, у нее была чрезвычайно сложная натура, и в ней ощущалось какое-то скрытое страдание. Но, когда она была на пике, ей не было равных. Раны, нанесенные «Фоксом», затянулись, и в последний раз, когда я ее видел, она напоминала молодую и красивую кинозвезду, рвавшуюся сыграть в фильме, имевшем сейчас все шансы оказаться благополучно доведенным до конца.