За прошедшие десять лет они оба изменились. Джо спокойно сидел и одобрительно кивал головой, когда Мэрилин пополняла гардероб в Беверли-Хилс, у «Сакса» на Пятой авеню или у «Джекса»: покупала себе новые кашемировые свитера, блузки, два вечерних платья, туфли на высоком каблуке и шесть пар трико в разных пастельных тонах. Утром 21 июля, после очередной попытки смягчить боль, вызываемую кистозностью яичников, он привез Мэрилин из больницы «Ливанские кедры» домой[487]. Как покажут последующие события, совместное пребывание Джо и Мэрилин в тот период было не случайностью, а серьезным шагом на пути к возобновлению их союза, поскольку на следующей неделе Джо известил Монетти, что отказывается от работы и будет оставаться в фирме только до конца июля.

Что касается тех интервью, которые в то время давала актриса, то никого не должны удивлять ее намного более ясные, смелые и искренние ответы, звучавшие в отсутствие Энгельберга. Например, 4, 5, 7 и 9 июля Мэрилин провела серию бесед с Ричардом Мерименом из журнала «Лайф», которые, как оказалось, были ее последним интервью. Только во время их второй встречи, после визита Энгельберга и приема каких-то лекарств, она начала говорить нескладно, так что в окончательной версии текста были использованы три остальных разговора, когда Мэрилин была в лучшей форме:

• По поводу нескольких нелестных замечаний в ее адрес, появившихся в колонке светской хроники: «Меня по-настоящему возмущает манера, в которой пресса пишет о том, что я несчастна и сломлена — словом, совершенно так, будто мне уже пришел конец. Ничто не способно меня уничтожить, хотя бросить кино было бы, возможно, своего рода облегчением. Эта работа напоминает бег на стометровку: когда ты уже вроде на финише, то делаешь выдох и говоришь себе "хватит, конец", но этот забег никогда не кончается. Нужно сыграть в очередной сцене, в очередной картине, и каждый раз требуется начинать всё сначала».

• Показывая Меримену свои владения, Мэрилин призналась ему, что хочет устроить небольшое помещение для гостей, «где могли бы находиться мои друзья, если у них возникли какие-то неприятности. Может быть, до тех пор, пока эти проблемы не разрешатся, им захочется пожить здесь, где никто не станет им мешать».

• О славе: «То, что с ней связано, может оказаться бременем. Подлинная красота и женственность непреходящи, и их нельзя создать искусственным путем. Богатство можно заработать. Слава наверняка является источником сиюминутного и частичного счастья — но нельзя жить ею вечно, и благодаря ей никогда не достичь полноты удовлетворения. Она слегка приободряет человека, но только на какое-то время. Когда ты знаменит, то каждую твою слабость раздувают и преувеличивают. Слава минет — и все: прощай, слава, ты уже позади! Я всегда помнила о том, что она мимолетна, что ее можно испытать, но нельзя делать смыслом жизни».

• Ответ на вопрос Меримена о том, как она себя «заводит и раскручивает», чтобы сыграть какую-то сцену: «Ничего я не завожу и не раскручиваю — я же не ветхий автомобиль. Прошу прошения, но подходить к этому делу подобным образом считаю своего рода пренебрежительностью. Я стараюсь творить искусство, а не работать на фабрике».

• О постоянных опозданиях: «Популярная, счастливая, пунктуальная — все это только бездумные, расхожие американские словечки. Я не хочу опаздывать, но, к моему великому сожалению, опаздываю. Частенько я прихожу слишком поздно, потому что готовлюсь сыграть предстоящую сцену; возможно, временами я готовлюсь слишком долго. Но я всегда придерживаюсь мнения, что даже в самой маленькой сценке моя игра должна стоить тех денег, которые люди заплатили, чтобы увидеть ее. И в этом мой долг — дать все, на что я способна. Когда зрители идут в кино и видят меня на экране, они не знают, что я опоздала. Даже в студии в этот момент уже позабыли об этом и спокойно зарабатывают на картине. Ну, что же тут скажешь...»

• О своих недавних трудностях в «Фоксе»: «Начальник имеет право простудиться, остаться дома и позвонить, что не придет, — но актер?! Как он смеет простыть или подхватить вирус? Хотела бы я, чтобы такому начальнику пришлось с температурой и вирусной инфекцией сыграть комедийную роль! Я в студии для того, чтобы хорошо играть, а не чтобы соблюдать дисциплину. Б конце концов, это же не военное училище».

• О функционировании в качестве сексуального символа: «Сексуальный символ становится вещью, предметом, а я не хочу быть предметом. Воздействуют всегда на человеческое подсознание. Очень приятно быть частью людских мечтаний, но хотелось бы знать, что тебя принимают ради тебя самой. Я не считаю себя товаром, но убеждена, что множество людей рассматривает меня именно в таком качестве, особенно люди из одной компании, название которой предпочту сохранить в тайне. Если эти слова звучат как критика, то они действительно таковы».

• О заинтересованности общественными делами и филантропией: «Мир нуждается сейчас в большей солидарности. В конце концов, все мы братья: киноактеры и рабочие, негры, евреи, арабы — все. Этого-то я и добиваюсь — чтобы данную истину понимали все люди».

• О будущем: «Я хочу быть одновременно и актрисой, и артисткой. Как я уже говорила когда-то, деньги меня не волнуют. Просто мне хочется блистать».

Но Мэрилин столько раз обожглась на прессе, что, пожалуй, не до конца доверяла Меримену и в заключительной фазе их последней встречи показалась ему холодной и замкнутой. Но, когда прибыл фотограф Аллан Грант, чтобы сделать снимки, которые должны были сопровождать интервью, Мэрилин, по воспоминаниям Пат и Юнис, снова была в хорошем настроении, строила смешные мины и шутила. «Да кто же вы на самом деле, какая-то ненормальная?» — безо всякого чутья и понимания ситуации спросил Меримен. Актриса сразу стала выглядеть неприступной, и бросалось в глаза, что журналист ранил ее своим замечанием; а когда 9 июля он принес ей на просмотр рабочий вариант интервью, Мэрилин была уже весьма осторожной.

Впрочем, она захотела выбросить только одно высказывание. «Актриса попросила меня убрать то, что говорила насчет тайной раздачи денег среди бедных людей». Точно так же как в кино она стремилась дать все, на что способна, в повседневной жизни Мэрилин желала не выносить благотворительную деятельность на люди, оставить ее своим личным делом, тайной, о которой знает только она сама и люди, нуждающиеся в помощи. Она проводила журналиста на крыльцо, а когда тот уже собирался уходить, сделала шаг вперед. «И пожалуйста, — прошептала актриса, — пожалуйста, не отпустите в своем тексте какую-нибудь пошлую шуточку».

Окончив запланированные на этот месяц сеансы фотосъемок и интервью, Мэрилин после более чем годичного перерыва встретилась со своим старинным другом Сиднеем Сколски, чтобы обсудить одно дело, которому они уже давно придавали большой вес: он станет продюсером, а она сыграет главную роль в картине, посвященной Джин Харлоу. Однако сначала им нужно было уговорить сотрудничать мать Харлоу, «мамочку Джин» Белло, и поэтому в воскресенье, 15 июля, они поехали в Индио — местность, расположенную неподалеку от Палм-Спрингс. Там они обнаружили очаровательно эксцентричную немолодую даму, окруженную вещами, фотографиями и сувенирами, оставшимися от ее любимой «деточки Джин». Она немедленно пришла в восторг от их идеи, потому что, не успев взглянуть на Мэрилин, сразу же сказала, что готова присягнуть: это ее девочка восстала из гроба.