Врачи «скорой помощи», приехавшие в гостиницу, не стали вытаскивать нож из раны и везли Мамочку в больницу с торчащим из груди мессером. Они объяснили мне, что боятся извлекать нож – не исключено, что он сразу же умрет от острой кровопотери.

Слава Богу, не умер, довезли. По дороге в клинику я разыскал Фиму по телефону, так что бандита и убийцу Арчила Мамия ждала хирургическая бригада, анестезиолог и реаниматолог, – как самого что ни на есть драгоценного пациента, героя, доставленного с поля битвы.

Фима не пустил нас дальше порога операционного блока, и мы с Любчиком в этом предбаннике вечности томились третий час, прислушиваясь к голосам из-за двери.

– …Ранением, угрожающим жизни, является проникающий удар в брюшную полость. Раневое отверстие диаметром около трех миллиметров находится на три сантиметра ниже и четыре сантиметра левее пупка. Травма причинена острым длинным деревянным предметом, напоминающим стилет – спицу с обломанной ручкой. Извлеченная из раны спица длиной 23 сантиметра из твердой породы дерева – дуба или бука – причинила повреждения: сквозное ранение мочевого пузыря, части тонкого кишечника и задела двенадцатиперстную кишку с обильным внутренним кровотечением…

Мы недоуменно переглянулись с Любчиком – никаких таких ранений на теле Мамочки мы не видели.

Голоса за стеклянной дверью смолкли, раздался чей-то резкий громкий смех, и снова успокаивающий голос доктора Удовского:

– Великий хирург Вегенер говорил, что если кровь на полу не твоя, успокойся и продолжай делать операцию…

Монотонность происходящего усыпляла. Обычная больничная рутина, нарушаемая только торчащим у дверей милиционером в форме. И беспрерывно снующий туда и обратно персонал в зеленых выцветших от постоянного кипячения хирургических формах, из-за которых они были похожи не на врачей, а на усталых штукатуров.

Любчик, явно нервничая, сказал:

– Боюсь, что эта скотина умрет, и мы не успеем с ним поговорить…

Я пожал плечами:

– Капитан Любчик! Меньше цинизма…

Может быть, я задремал, но в какой-то момент снова открыл глаза и увидел, что, загораживая весь дверной проем, появился в белом фартуке, похожем на поварской, Фима Удовский. На необъятном животе следы крови расходились темными пятнами и разводами. Фима был похож на громадный кухонный холодильник «Шарп». Мы с Любчиком одновременно вскочили ему навстречу и дуэтом, как спевшиеся эстрадники, завопили:

– Как он?

Фима стянул с себя латексные перчатки, кинул в лоток и сообщил индифферентно:

– Бог весть. Шансов немного. Скорее всего в течение суток он должен умереть от острого перитонита. Конечно, тот здоровенный обормот, что лежит в соседней операционной, добил его этой спицей. – Фима вздохнул и добавил: – У него чистейшая сквозная пулевая рана в бедро… Кость не задета… Можете вечером его забирать и перевозить в тюремную больницу. А то здесь милиции многовато… Кстати, вы поищите на месте нападения в гостинице, там должна быть рукоятка от этой спицы…

Мне уже доводилось видеть это бесшумное орудие тренированных убийц, которые наносят в низ живота удар снизу вверх, по существу, не оставляя снаружи следов – из раны почти нет кровотечения, подпиленную рукоятку отламывают и уносят с места происшествия. Обычно хирурги не сразу замечают смертоносный удар деревянной спицей – суматоха приемных покоев, рентген не фиксирует, раненый, как правило, уже без сознания. В поле зрения хирургов она возникает через несколько часов, а иногда и через пару суток, завершая безукоризненно свое дело.

– Нам надо с ним поговорить… – сказал я.

Фима пожал плечами:

– Вообще-то с такой просьбой я бы должен был шугануть вас обоих… Но он уже очнулся и сам почему-то хочет поговорить с вами…

Мы удивленно переглянулись с Любчиком, который взвился под потолок:

– Доктор! Ефим Евгеньевич! Да не тяните тогда резину! Он ведь может кончиться в любой момент! Или передумает этот гад ползучий…

Фима вывел нас в коридор, проводил в послеоперационную палату, строго предупредил: «Даю вам десять минут!» – И ушел.

Мамочка усох, скукожился, глаза провалились, проявился неожиданно большой горбатый нос, и багровость страшного рубца через все лицо померкла, и даже крысячьи острые ушки, прижатые к голове марлей, стали незаметны. Удивительно – он вдруг стал похож на Сталина.

Мамочка приподнял веки, смотрел некоторое время на меня, потом с усилием сказал:

– Явились, черти, за мной? – Помолчал и спросил: – Это, наверное, ты мне все устроил?

Любчик примирительно-философски заметил:

– А какая тебе разница? Все равно ты должен был так кончить. Знаешь, ведь наказывает сатана, а карает Бог…

У Мамочки скривился в насмешке угол разорванного рта:

– Да ладно тебе! Жалко, не было у меня с собой «волыны». Вы запомните мои показания, вам это потом понадобится… Хочу, чтобы он тут потом валялся, как я… Это – Десант, джангировский бык. С ним еще был белобрысый… Не знаю, как его зовут… Вы уж достаньте Джангира, его это дела…

– Я могу это передать Нарику, – предложил я. – Если ты скажешь, где он…

Умирающий Мамочка нашел в себе силы засмеяться:

– Вы что думаете, что я скурвился и сдам братана? Хер вам! Хочу вашими же руками вмастырить этим нелюдям… Достаньте их покрепче…

– Скажи, а где Бастанян? – спросил я.

Мамочка молчал, то ли отключился, то ли обдумывал мой вопрос, то ли решал, стоит ли говорить.

Любчик, тихо сидевший у стены, встал со стула, подошел к капельнице, из которой бежала струйка жидкости, еще дающая Мамочке жизнь, – его существование висело на этом тонком прозрачном пластмассовом проводке. Любчик сухо щелкнул пальцами – большим и средним, будто воздух с треском щипнул. Мамочка открыл глаза и осмысленно посмотрел на него. Любчик снял с подвеса капельницы стеклянный стакан с кордиамином и задумчиво стал крутить его в руках. В зрачках у Мамочки плеснулся ужас – если опер пережмет шланг, этот сладкий спасительный ток жизни замрет. И придет смерть.

А Мамочка не хотел умирать. Он надеялся отбиться и от нас, и от смерти, он еще собирался с нами рассчитаться и отомстить. Ему убитого Валерки Ларионова было мало.

Любчик опустил капсулу с лекарством до пола и показал ему, как легко сгибается прозрачно-белесый шланг. И тихо, почти шепотом спросил:

– Где Бастанян?

Мамочка быстро хрипло забормотал:

– Бастаняна нет… Убили… Третьего дня… Нарик поклялся, что армяшка не переживет брата ни на один день…

– Куда дели труп? – спросил я.

Мамочка захрипел громче:

– Куда труп дели?.. Сожгли!.. Нету его… Прах, дым…

Он обессиленно замолчал. Любчик повесил стакан на стойку капельницы.