Что-то подобное происходит и с Хорном-циклопом: он начинает пить еще до поездки к адвокату («Я лягу в постель, буду понемногу прихлебывать вино из бутылки… и засну…»: Свидетельство II, с. 662); после этой поездки, получив удар в живот от Аякса, продолжает отуплять свое сознание вином («Моим… не вполне безупречным нервам определенно пойдет на пользу, если я выпью еще два или три стакана и, лишь слегка отягощенный, засну… обманув себя, то есть принудив к менее четкому восприятию», там же, с. 669); в состоянии опьянения разговаривает с незримым господином Дюменегульдом («Сейчас я, не торопясь, приму в себя этот остаток, и мне будет хорошо, я лишусь какой бы то ни было ответственности. Я с безупречнейшей убежденностью предамся своей склонности к грезам…», там же, с. 669) — так что в конце концов разграничение между реальностью и нереальностью вообще стирается («Несмотря на неустойчивую дождливую погоду, я вот уже третий день… с тех пор, как отчаяние стало настигать меня даже в постели, в состоянии опьянения… езжу на коляске в гавань, чтобы в отеле дождаться Аякса», там же, с. 677). Сцена ослепления (или убийства) тоже может происходить во сне. Вспомним начало сказки о Кебаде Кении (Деревянный корабль, с. 120):

А еще раньше говорится (там же, с. 119):

То есть, с одной стороны, Кебад Кения (и Хорн?) хочет попробовать сырой человечьей плоти (как циклоп у Гомера, который «все без остатка сожрал, как лев, горами вскормленный, / Мясо, и внутренность всю, и мозгами богатые кости»: Одиссея IX, 292–293); а с другой стороны, речь ведь идет о его собственной плоти, его шенкелях (бедрах), как бы приносимых в жертву — как Одиссей у Гомера приносит в жертву богу бедра барана (там же, с. 552–553): «Я чернотучному Зевсу Крониду, владыке над всеми, / В жертву сжег его бедра. Но Зевс моей жертвы не принял».

В романе Янна приближающиеся четверо — быть может, помощники, соседи (а вовсе не убийцы): олицетворения тех четырех компонентов, которые в совокупности должны составить самость. Хорн — пятый. Основания для такой интерпретации дает и сцена ослепления циклопа у Гомера, где Одиссей рассказывает (Одиссея IX, 331–335; курсив мой. — Т. Б.):

В раннем драматическом фрагменте Янна, «Генрих фон Клейст» (1917), Фауст, желая создать нового человека, будущего поэта, обращает к статуе Венеры заклинание (Frühe Schriften, S. 887; курсив мой. — Т. Б.):

Словосочетание conclamatum est может в таком контексте означать и «он назван по имени = призван».

Я думаю, что в романе прямым текстом перечислены те четыре компонента, о которых идет речь (Свидетельство II, с. 628):

Происхождение и предназначение олицетворены в Аяксе и Тутайне (а другое, «смятение чувств и мыслей», Хорн, кажется, познает, когда вглядывается, как в зеркала, в Льена и Зелмера, сравнивает себя с их ожиданиями). Удивительно, но такое мировидение было свойственно уже Пиндару, в чьей песне «Диоскуры» Зевс ставит своего сына Полидевка (Поллукса) перед выбором (Пиндар, с. 156):

В другой раз Пиндар говорит о том же применительно к человеку вообще («Бассиды»: там же, с. 135; курсив мой. — Т. Б.):

Мощный дух и сила естества могут быть олицетворены в Полидевке и Касторе, которые в конце концов оба стали наполовину бессмертными. У Гомера Одиссей видит в Аиде их мать (Одиссея XI, 298–304; курсив мой. — Т. Б.):

В романе Янна воплощением (потомком?) «укротителя коней» Кастора является, видимо, торговец лошадьми Тутайн, а воплощением «кулачного бойца» Полидевка — Аякс, который незадолго до конца «Свидетельства» наносит Хорну два кулачных удара…

* * *

Последнее, что мы узнаем из записок Хорна, — что он направляется в конюшню. Это тоже можно истолковать как указание на его дальнейшую судьбу. Напомню, как выглядел дом Хорна (Свидетельство II, с. 13; курсив мой. — Т. Б.):