в русском городе и вдруг невольничий рынок. Сбежалась тьма народу, полюбоваться, как будут торговать персами. Пленники, среди которых не было ни одного чёрного мужика, а всё богатые купцы, паши и беки, стояли связанные на всеобщее позорище и ждали покупателя. Немногие персидские купцы, гостевавшие в Астрахани, поняли в тот день, каково приходится русским гостям на восточных торжищах.

Однако время шло, толпа веселилась, а аманатов никто не выкупал. Разин дважды отправлял посыльных к персидским гостям с просьбой прийти на торг, но те отказались за недосугом. Потом прошёл слух, будто Кулибек пошёл к градскому голове и просил, чтобы тот прекратил непотребство. Разин ждал, наливаясь яростью. Терпения у атамана всегда было немного, и на этот раз его тоже хватило ненадолго.

— Слушай меня, шайтанское отродье! — крикнул он по-персидски, обращаясь к пленникам. — Кого из вас к вечеру не выкупят, того я своими руками вот на этих воротах повешу! Надоело мне с вами возжаться!

Кто-то средь пленников испуганно охнул, кто-то зашумел невнятно, и лишь один персиянин, знатный бек, попавший в плен при разгроме Мамед-хана, крикнул возмущённо:

— Ты не смеешь этого делать! Русский царь велел отдать нас властям! И ваш бог не велит вам торговать невольниками!

— Я не смею?! — немедленно взъярился Разин. — Ты мне ещё указывать будешь? Я здесь царь, и я здесь бог! Эй, хлопцы, верёвку на ворота и крюк поострей. Вот этого вздёрнуть немедленно, пусть знает, с кем собачиться!

Персиянин не понял русской речи, хотя голос Разина заставил его побледнеть. Тем не менее он повторил твёрдо:

— Здесь ты не смеешь никого казнить!

Добровольцы из городской шелупени мигом раздобыли канатную верёвку, перекинули её через перекладину ворот, какой-то безделюга с перекошенной от зубной хвори мордой приволок из мясных рядов кованый железный крюк, навязал его к верёвке. Разин, поигрывая крюком, надвинулся на бледного бека:

— Значит, не смею?..

Персиянин попятился, хотел что-то ответить, но Разин, громко выкрикнув: «На!» — всадил изогнутое остриё под душу пленнику, а криворылый с помощниками, дружно дёрнув, вознесли бьющуюся фигуру высоко на воздух. Крика жертвы не было слышно за тысячегрудым вздохом толпы.

— Кто ещё скажет, что я не смею?! — хрипел Разин, хватаясь за саблю. — Я сказал: кого к вечеру не выкупят — рядом вздёрну!

К вечеру все пленники были выкуплены, кто иноземными гостями, кто астраханскими знакомцами, а кто и самим воеводой Прозоровским, понимавшим, что за такие дела его могут вслед за воеводой Хилковым запросто отозвать в Москву.

С того дня Разин чувствовал себя в Астрахани полным хозяином и уже ни в грош не ставил ни воеводу, ни митрополита Иосифа, ни иные власти. Лишь войско князя Львова, расположившееся недалеко от города, заставляло его помнить об осторожности.

Между тем понемногу сбывались и предсказания Ивана Черноярова. Львов, честно дождавшись, пока корабли разгрузятся, велел сдать морские суда: бусы и ясаульные струги. Разин махнул рукой и сказал:

— Пущай забирает. Они уже всё равно погнили.

Затем вышел указ отвезти на ружейный двор тяжёлые пушки. Семён, бывший при орудиях за главного, прибежал с этой новостью к батьке. Атаман выслушал Семёна, покусал усы, затем велел:

— Чёрт с ними. Отдай. По рекам да волоками этакую тяжесть таскать не с руки.

Расставшись с пушками, Семён почувствовал себя совсем свободным. Одно беда, купец Кутумов куда-то подевался, дом его в Астрахани стоял пуст, и челядь не знала, где бродит хозяин. Семён пытался разузнать о Воронке у слуг, но те или не знали о хозяйских делах, или не смели говорить — Семён отошёл ни с чем. Приходилось ждать, без коня перевозить Анюту с детишками в казачьи городки было бы несподручно.

А потом случилось так, что и ждать стало нечего.

На базаре Семён встретил кого-то из знакомых годовальщиков, с кем свела судьба во время зимовки в Яицком городке. Обрадованный Семён пригласил знакомца на кружечный двор, поднёс ендовушку вина, принялся расспрашивать, как там жизнь в Гурьевом городе. Годовальщик исправно выпивал и обстоятельно рассказывал, хотя новостей после ухода воровских казаков было немного. Об Анюте Семён, не желая выдавать волнение, спросил не сразу, а когда наконец спросил…

— Это та, что ли, у которой ты зимовал? Когда я уезжал, жива была. И дети здоровы. Замуж она вышла той осенью за Епишку-рыбака. Сейчас в тягости ходит, а может, и родила уже, кто их, баб, знает, они на это дело спорые.

— Как замуж? — Семён приподнялся с лавки.

— А что ж ей не выходить? Баба молодая, сочная. Опять же дом свой, да и денег после твоего постоя у ней прибыло. Одно слово — богатая невеста. Вот Епишка и позарился. Всё путём справили, венчались в церкви на Покров.

— Вот, значит, что — в церкви. — Семён никак не мог собраться с мыслями.

— А то!.. — Знакомец был уже изрядно навеселе и ничего не замечал. — А знатная у здешнего шинкаря водка! Давай-ка ещё выпьем!

Семён бросил целовальнику серебряный динар, которые по случаю удачного похода принимались по всей Астрахани, и вышел под пустое небо. Куда идти, что делать? Раскатал губу на семейное житьё… поживи сперва бобылём.

Проходя мимо кутумовского дома, увидел свет и беготню. Хозяин вернулся. Больше для порядка Семён поднялся на возвышенное крыльцо и постучал в косяк.

Сперва Семёна вовсе не хотели пускать в горницы, потом купеческий приказчик покосился на саблю и уступил. Кутумов за прошедшие два года заматерел и иначе, как Михал Саввичем, не прозывался. Семён напомнил о себе, сказал, что вернулся с прибытком и готов сполна заплатить за сохранение коня. В ответ Кутумов пожевал губами и промолвил:

— Что-то я тебя, братец, не припомню. Я не закладчик и не барышник, лошадей ни у кого на подержание не брал. Торговать — это приходилось, а на подержание или там на сохранение — не брал. Да у тебя роспись какая по этому делу есть?

— Бога побойся! — вскричал Семён. — Какие росписи могли быть о ту пору? Мы же полюбовно решали, под честное слово!

— Не помню я тебя, братец, — повторил купец, выпятив губу, — и росписей у тебя нету. Так дела не делаются. Ничего я у тебя не брал, ничего не обещал. У меня и табунов нет. Так что иди-ка ты отсюда и не гневи всевышнего.

Окончательно потерянный Семён вышел на улицу. Это что же такое получается? Поплыл старые долги взыскать, а в результате всё порушил, что имел. Вернулся из плаванья богатым — полные тороки деньжищ, а вот коня и женщину потерял, вновь оставшись одинёшенек.

Не