Троцкий оберегал внука от политики. Он запретил сотрудникам вступать с Севой в разговоры, связанные с политическими делами. В глубине души понимая, что Севе вряд ли придется возвратиться на родину, дед даже не стремился сохранить у него знание русского языка. Он, как и Наталья Ивановна (вспомним, что она не была родной бабушкой, но относилась к Севе с нежностью и вниманием), общался с подростком на французском языке.[1511]

Всеволод прочно врос в мексиканскую среду, испанский язык стал для него фактически родным. Он рано увлекся естественными науками, стал химиком и ныне сохраняет энергию и жизнерадостность. Он помнит деда как родного человека, он многое сделал для создания дома-музея Троцкого в Мехико и долгие годы был его куратором. Однако Эстебан Волков (он даже принял мексиканское имя) никогда не интересовался политическими взглядами Троцкого.

Другим важным изменением было общее ухудшение состояния здоровья Льва Давидовича, которое все более давало о себе знать. Возникло сердечно-сосудистое заболевание, резко повысилось кровяное давление. Троцкий пытался вести прежний образ жизни, много писал, принимал посетителей, но вынужден был чаще отдыхать. Верный привычке не сидеть без дела, он начал коллекционировать кактусы и завел кроликов, за которыми исправно ухаживал.

Двадцать седьмого февраля он начал писать завещание, которое прервал на полуслове, а 3 марта дописал к нему еще два абзаца, не возобновляя предыдущего текста.[1512] Этот документ свидетельствовал, что Троцкий оставался верным своим утопическим идеям и сохранял романтические человеческие черты, которые причудливо уживались с коммунистическими догмами.

Завещание начиналось словами: «Высокое (и все повышающееся) давление крови обманывает окружающих насчет моего действительного состояния. Я активен и работоспособен, но развязка, видимо, близка. Эти строки будут опубликованы после моей смерти». Лев Давидович благодарил друзей, которые остались верны. Из них он называл по имени только жену. «Рядом со счастьем быть борцом за дело социализма судьба дала мне счастье быть ее мужем. В течение почти сорока лет нашей совместной жизни она оставалась неистощимым источником любви, великодушия и нежности». Все имущество и литературные права Лев Давидович оставлял Наталье Ивановне. Он завершал завещание словами: «Каковы бы, однако, ни были обстоятельства моей смерти, я умру с непоколебимой верой в коммунистическое будущее. Эта вера в человека и его будущее дает мне сейчас такую силу сопротивления, какого не может дать никакая религия».

Развязка, однако, приближалась. В ноябре 1939 года Берия утвердил в качестве приоритетного план «Конь», предусматривавший нападение террористов на дом Троцкого и его убийство. Руководство было возложено на Эйтингона, прямым организатором должен был выступать Григулевич, а формальным командиром боевой группы Сикейрос, на которого предполагалось свалить вину в случае провала. Эйтингон вместе с Каридад Меркадер, ставшей его любовницей, отправился из Парижа в Мексику.

Казалось бы, операция «Конь» была продумана до мелочей. Григулевичу удалось познакомиться с одним из секретарей и охранников Троцкого Робертом Шелдоном Хартом, установить с ним дружеские отношения. Как было задумано, на рассвете 24 мая 1940 года боевая группа на нескольких автомашинах подъехала к дому Троцкого, а затем подобралась к воротам. Атака была назначена как раз на ту ночь, когда дежурил Харт. «Фелипе» окликнул его и попросил впустить под вымышленным предлогом. Харт открыл калитку, через которую ворвались боевики.

В группу входили Григулевич, Сикейрос, члены компартии Мексики братья Ареналь (их сестрой являлась жена Сикейроса), любовница Григулевича Лаура Агидар (позже она станет его женой) и еще примерно полтора десятка убийц, которые получили оплату по 250 песо. Вооружены они были револьверами и двумя автоматами.

Наделе оказалось, что операция была подготовлена не полностью, сработала поговорка «Гладко было на бумаге». Зная, где находится спальня Льва Давидовича и Натальи Ивановны, убийцы не представляли себе плана этой комнаты. Распахнув двери, всполошив дом шумом, они стали беспорядочно стрелять, произведя также случайные выстрелы в соседнюю комнату, где спал Сева. Наталья Ивановна, услышав шум во дворе и моментально сориентировавшись, столкнула мужа под кровать и заслонила своим телом. Сделав несколько десятков выстрелов, не услышав каких-либо движений, будучи убеждены, что с Троцким покончено, бандиты удалились, захватив с собой Харта. Единственным пострадавшим оказался Сева: пуля попала в спинку стула, от нее отлетел деревянный осколок, задевший палец ноги. Испуганный ребенок закричал: «Дедушка!» Троцкий попытался вскочить и броситься на помощь, но Наталья Ивановна не дала это сделать: убийцы удалялись, крик ребенка свидетельствовал, что с ним ничего страшного не произошло.

Действительно, услышав движение явно не пострадавших людей, Сева вновь закричал, но теперь это был крик торжества, обращенный к Росмерам, все еще остававшимся в Койоакане: «Альфред! Маргарита! Он жив! Они все живы!»[1513] Через несколько секунд Лев и Наталья, вбежав в соседнюю комнату, обняли подростка и оказали ему помощь.[1514]

Когда появилась полиция, бандиты Григулевича и Сикейроса были далеко. Исчезновение с ними Харта вызвало спекуляции о роли этого человека в нападении. Возникла версия, что он сознательно впустил террористов. Хорошо знавший американца Троцкий не верил в предательство, считал, что юноша оказался жертвой своей неопытности (Троцкий не знал подробностей, но представлял себе, что произошло в эту ночь).[1515]

Это предположение подтвердилось, когда через месяц, 25 июня, труп юноши был найден в окрестностях Мехико. Позже было установлено, что Харта прикончил брат жены Сикейроса Луис Ареналь.[1516] В письме соболезнования отцу Роберта[1517] говорилось: «Единственное утешение в эти горькие часы, что разоблачена подлая клевета на Боба, клевета при помощи которой убийцы пытались скрыть свое убийство. Как герой Боб погиб за те идеи, в которые верил». По указанию Троцкого на стене дома, в котором жили секретари и охранники, была водружена мемориальная доска: «Роберт Шелдон Харт, 1915–1940, убитый Сталиным».

Когда утром 24 мая в дом на авенида Виена прибыли высшие чины полиции и задали Троцкому традиционный вопрос, кого он подозревает в организации покушения, он ответил: «Иосифа Сталина». Не очень сведущие в политических делах, да и не желавшие встревать в высокие сферы чиновники не включили эти слова в протокол допроса.