Сложилось так, что теперь и в публицистике наибольшее место занял его главный политический противник. Связано это было, во-первых, с тем, что исключительно важный не только политически, но и лично для Троцкого третий и последний «открытый» судебный процесс в Москве состоялся в марте 1938 года, когда контрпроцесс был уже позади. Во-вторых, в условиях назревавшей, а затем начавшейся Второй мировой войны позиция СССР привлекала всеобщее внимание, и оно сосредоточивалось на фигуре, определявшей курс огромной страны. В-третьих, работая над биографической книгой, Троцкий невольно переносил направленность этого труда на материалы, которые готовил для газет и журналов. Наконец, в мексиканском изгнании у Троцкого вновь пробудился интерес к мемуаристике, что было связано с приближавшейся старостью, а в воспоминаниях он вновь обращался к драматическим сюжетам, в которых особенно часто на первый план выходило лицо, обыгравшее его в политических баталиях.

Первым из публицистических откликов на московские процессы и роль в них Сталина, на итоги контрпроцесса, на повторявшиеся упреки в аморальности коммунистов явилась обширная статья, которую Троцкий посвятил памяти своего старшего сына, назвав ее «Их мораль и наша».[1491] В ней шла речь о традиционном коммунистическом тезисе — о классовой обусловленности нравственности, кризисе демократической морали в принципе. Но на деле это была работа о другом — об аморальности высшего советского руководства и тех проповедниках общечеловеческой морали на Западе, которые поддерживали Сталина и его клику. «Раболепство, лицемерие, официальный культ лжи, подкуп и все другие виды коррупции начали пышно расцветать в Москве уже в 1924–1925 гг. Будущие судебные подлоги открыто готовились на глазах всего мира. В предупреждениях недостатка не было. Однако «друзья» не хотели ничего замечать». И далее шла панорама этих сталинских «друзей» — начиная с продажного журналиста Дюранта и кончая действительно большим писателем Ролланом.

Троцкий внимательно следил за «процессом 21-го», который был обозначен Сталиным как суд над «право-троцкистским блоком». Спектакль разыгрывался 2–13 марта 1938 года. По мнению наблюдателей, это была наиболее важная судебная трагикомедия, ибо главными обвиняемыми являлись крупнейший большевистский теоретик и идеолог Н. И. Бухарин, бывший председатель Совнаркома СССР А. И. Рыков, когда-то секретарь ЦК партии, а в последние годы заместитель наркома иностранных дел H. Н. Крестинский и «легендарный большевик»[1492] X. Г. Раковской, в течение многих лет друг Троцкого.

Тотчас после начала суда, 3 марта, Троцкий написал статью о нем для газеты «Нью-Йорк таймс», которая была опубликована на следующий день.[1493]4 марта он дал интервью представителю агентства «Гавас», в котором показал фальшь главных обвинений и по адресу подсудимых, и в отношении себя самого.[1494] В следующие дни одна за другой писались статьи об общих задачах этого процесса и его деталях, о людях, которых Троцкий хорошо знал и которые теперь были обречены на гибель от рук кремлевского убийцы.

Апрельский номер «Бюллетеня» открывался передовой статьей «Каин Джугашвили идет до конца», написанной Троцким 17 марта.[1495] Столь резких, исполненных ненавистью публикаций о Сталине Троцкий ранее себе не позволял. «Из-за спины «великого» Сталина глядит на человечество тифлисский мещанин Джугашвили, ограниченный и невежественный пройдоха. Механика мировой реакции вооружила его неограниченной властью. Никто не смеет критиковать его и даже подавать ему советы… Подсудимые, из которых большинство выше обвинителей несколькими головами, приписывают себе планы и идеи, порожденные гением современного Кречинского и разработанные кликой гангстеров… А за стеной Каин Джугашвили потирает руки и зловеще хихикает: какой трюк он придумал для обмана солнечной системы!»

Троцкий был чрезмерно оптимистичен, полагая, что вокруг «Каина» накапливается народная ненависть. В статье отвергался террористический акт как средство расправы с диктатором. «Поскольку вообще нас может занимать личная судьба Сталина, мы можем лишь желать, чтоб он пережил крушение своей системы. Ждать ему придется не так уж долго. Победоносные рабочие извлекут его и его сотрудников-гангстеров из-под обломков тоталитарной мерзости и заставят их сдать на действительном суде отчет о совершенных им злодеяниях».

Как и в других случаях, Троцкий оставался романтиком и утопистом. Души миллионов людей в СССР наполняла не сознательная ненависть к диктатору, а смертельный страх, смешанный с преклонением толпы перед божеством во плоти, вершителем их судеб. Но и в судьбе Троцкого эта его работа не могла не сыграть зловещей роли. Сталин ее, безусловно, прочитал, подчеркивая, видимо, как он привык, цветными карандашами наиболее яркие моменты. Статья, написанная тогда, когда «большой террор» подходил к концу, и «дьявол во плоти», стоявший за спиной всех злодеев, переставал быть ему необходим, явно ускорила решение о переходе от общего замысла убийства Троцкого к реализации этого проекта.

Особое место в публицистике Троцкого последнего года жизни, посвященной внешнеполитическим поворотам Сталина, отводилось советско-германским отношениям. В этом вопросе автор был беспощаден и разоблачителен, проявляя в то же время высокую степень проникновения в глубинную сущность дипломатической активности обоих «заклятых друзей». Отмечалось, что Сталину было присуще восторженное отношение к Гитлеру еще со времени «ночи длинных ножей» 30 июня 1934 года, когда фюрер расправился с внутренней оппозицией в нацистской партии. Лидер альтернативного коммунистического течения был в числе тех немногих наблюдателей, которые отметили поворот Сталина к сближению с Гитлером с момента произнесения отчетного доклада на Восемнадцатом съезде ВКП(б) в марте 1939 года.

Анализу международного раздела этого доклада Троцкий посвятил емкую статью «Капитуляция Сталина», опубликованную во многих странах.[1496]«Отказ от политики «союза демократий», — говорилось в ней, — дополняется немедленно униженным пресмыкательством перед Гитлером и усердной чисткой его сапог. Таков Сталин!» Троцкий, правда, был осторожен. Он не делал окончательного вывода, опирается ли доклад Сталина на достигнутое соглашение с Гитлером или это пробный шар. Склонялся он ко второму варианту, и, как свидетельствуют опубликованные через много лет документы,[1497] был в этом вопросе полностью прав.