Впереди и сзади чернела кромешная тьма. Дождь стекал с полей шляпы Чарльза. Впрочем, она промокла насквозь уже много часов назад.

Эта ночь была худшей за все время его службы – по многим причинам. Они отступали на юг, к Потомаку, ведя целый обоз конфискованных на фермах повозок, большей частью безрессорных, с подвешенным слабеньким фонарем на каждой. Вереница растянулась на несколько миль.

Люди Хэмптона занимали почетную позицию в арьергарде. Чарльзу она казалась больше похожей на службу у границ ада. К тому же по иронии судьбы сегодня было четвертое июля.

Накануне Хэмптона ранило в третий раз – осколком шрапнели, в жаркой схватке с мичиганской и пенсильванской кавалерией после неудачной попытки обойти Мида и атаковать его с тыла. В определенных кругах уже открыто винили Стюарта в поражении возле Геттисберга. Недоброжелатели Джеба продолжали твердить, что его затянувшийся рейд вдали от Ли оставил армию без глаз и ушей.

Потери Второго Южнокаролинского составили примерно сто человек. Чарльз слышал, что Кэлбрайта Батлера уволили из армии по инвалидности и теперь всю оставшуюся жизнь он будет ковылять на деревянной ноге. Он снова вспомнил об этом, слушая, как из переполненных тряских повозок доносятся крики и стоны раненых, становясь еще громче каждый раз, когда колеса подпрыгивали на ухабах и камнях. Эти голоса наполняли дождливую темноту:

– Дайте мне умереть! Дайте мне умереть…

– Боже правый, выпустите меня отсюда! Будьте милосердны! Убейте меня!

– Умоляю, неужели никто не подойдет? Запишите имя моей жены, напишите ей!..

Голос прозвучал из ближайшей повозки. Чувствуя, как Бедовый поскальзывается и спотыкается на размокшей дороге, Чарльз попытался заставить себя не слышать ничего. Но все продолжалось: шум дождя, скрип колес, крики мужчин, плакавших, как дети… У него просто разрывалось сердце.

Подъехал Джим Пиклз:

– Мы стоим. Похоже, впереди кто-то завяз.

– Неужели никто так и не подойдет? Я больше не выдержу… Мэри должна знать…

Кипя от злости и едва сдерживаясь, чтобы не вытащить кольт и не вышибить крикуну мозги, Чарльз перекинул левую ногу через седло и спрыгнул на землю, наступив в жидкую грязь по щиколотки.

– Подержи его, – сунул он поводья Бедового Пиклзу в руку.

Потом взобрался на заднее колесо санитарной повозки и залез под скользкий вонючий брезент. Вдруг вспомнилось Рождество 1861 года. «Сегодня дождь, а завтра снег, нам не страшны любые непогоды».

Как же он устал. Устал от этого всеобщего безумия, когда нужно было убивать людей на другой стороне, чтобы спасти кого-то на своей. Почему в Академии им ни намеком не говорили о том, что такое может случиться?

Чьи-то руки хватали его за штаны; это были робкие, легкие прикосновения испуганных детей. Дождь колотил по брезентовому верху повозки.

– Где тут человек, которому нужно написать жене? – громко, чтобы его расслышали, но уже спокойно крикнул он. – Если он откликнется, я помогу.

Орри смотрел из окна гостиной на крыши и фасады домов вдоль Маршалл-стрит, алые в свете закатного солнца. Уже несколько дней город окутывала странная тишина, причин которой большинство жителей еще не понимало. Но он понимал.

– Эти идиоты в министерстве еще пытаются говорить об успехе генерала Ли… дескать, он сделал то, что должен был, – вывел армию с вражеской территории. – (Мадлен, серьезная и притихшая, молча слушала его, ожидая продолжения.) – На самом деле Ли просто отступает. И его потери составили почти треть.

– Боже мой! – прошептала Мадлен. – И когда это станет известно?

– Ты имеешь в виду, когда об этом напишут газеты? Думаю, через день-другой. – Орри потер висок, внезапно почувствовав головную боль. – Говорят, Пикетт атаковал позиции северян на Кладбищенском холме прямо средь бела дня, без какого-либо прикрытия. Людей косило, как стебли пшеницы. Бедный Джордж… Зачем мы вообще все это начали?..

Мадлен подошла к нему, обвила руками, прижалась щекой к плечу. Ей бы тоже хотелось знать ответ на этот вопрос. Так они и стояли, обнявшись, пока алый цвет неба постепенно не угас, растворившись в ночной темноте.

В какой-то убогой пивной недалеко от реки Бент заказал большую кружку пива, которое оказалось теплым и водянистым. Он с отвращением поставил кружку на стол, когда в дверь вбежал седой человек с заплаканным лицом:

– Пембертон сдался! Четвертого июля! Только что вышел экстренный выпуск «Инкуайрера». Грант взял его измором. Янки захватили Виксберг, а может, и всю эту долбаную реку. Мы даже свою собственную землю удержать не смогли.

Бент добавил свой сочувственный возглас к другим голосам, зазвучавшим за стойкой из красного дерева. Откуда-то донесся звон церковных колоколов. Неужели он пробрался в Ричмонд именно тогда, когда все полетело к чертям? Что ж, тем было больше причин найти того типа, Пауэлла.

Мистер Джаспер Диллс страдал от головной боли даже сильнее, чем Орри Мэйн. Она началась в субботу, в День независимости, когда в город пришло известие о блистательной победе возле Геттисберга. Вашингтон уже давно ждал хороших новостей, и она подоспела как раз вовремя, чтобы праздник стал по-настоящему праздником.

В то утро Диллс вернулся из своего загородного дома на берегу Чесапикского залива, куда он благоразумно уехал, когда пошли слухи о возможном вторжении бунтовщиков. Уже вскоре после приезда он чувствовал себя до крайности раздраженным от постоянных взрывов петард, которыми развлекались дети под его окнами.

Вдобавок ко всему по улицам слонялся всякий сброд, горланящий патриотические песни, а в Президентском парке ликующие толпы очень громко выражали свой восторг прямо перед Белым домом, по мере того как новости становились все лучше и лучше. Ли разбит; Виксберг взят; Грант, Шерман и Мид – герои.

Радостные известия не могли компенсировать ни тот вред, который наносил весь этот шум здоровью адвоката Диллса, ни те вполне предсказуемые события, что последовали за праздником. Как и все генералы до него, Мид проявил колебание и трусость. Он не стал преследовать Ли, упустив тем самым шанс разбить главную армию конфедератов. Иллюминация в окнах домов и общественных зданий погасла. От костров, горевших на перекрестках, остался лишь ядовитый дым.

Все так же мучаясь головной болью, Диллс обдумывал две неприятные новости, между которыми он в итоге нашел связь. Во-первых, дворецкий доложил ему, что приходил Бент и колотил в парадную дверь как сумасшедший. Во-вторых, Диллс получил резкое письмо от Стэнли Хазарда, в котором сообщалось, что рекомендованный им человек чуть не стал причиной настоящей катастрофы, избив до полусмерти журналиста-демократа, хотя в этом не было никакой необходимости.

Стэнтон потребовал, чтобы кто-то ответил за это. Эзру Дейтона уволили и приказали убраться из Вашингтона, а мистера Диллса любезно просили больше никому и никогда не давать рекомендаций на особую службу.