– Нет. – Джайлзу стало не по себе от вторжения в самый потаенный уголок личной жизни его матери. – Я не знал. И предпочел бы их не читать. Это все-таки очень личные записки.

– Я бы не сказала. – Глаза Хелены горели от возбуждения. – Может, конечно, и личные. Но там написано про всех нас. А некоторые записи – настоящий динамит. Джайлз, я едва успела заглянуть в них. Что ни страница – то волосы дыбом встают. Тут и про отца Джея написано, и про ММ, и про твоего отца тоже. Невероятно! Тебе обязательно нужно это прочитать самому.

Джайлз буркнул, что посмотрит, когда у него будет время. Он велел Хелене убрать дневники обратно в сейф. С явной неохотой она подчинилась. Вид у нее и сейчас был совершенно ошарашенный.

* * *

«Литтонс» все еще лихорадило. После первоначальной эйфории стало ясно, что нужно как можно быстрее наводить порядок, выстраивать новую систему управления, реструктуризировать финансовую основу и создавать новый совет директоров. Самой приятной обязанностью было сообщить Маркусу Форресту о «кардинально изменившихся обстоятельствах». Джей предложил это сделать Джайлзу:

– Займись. Получишь несказанное наслаждение.

Так оно и было. По предложению юристов Джайлз сделал это в письменной форме. Он написал Форресту официальное письмо, в котором сообщил об обнаружении дополнения к завещанию Барти, составленного ею в Лондоне по всем правилам, подписанного и нотариально заверенного в присутствии свидетелей и с проставлением даты. На основании упомянутого дополнения в случае смерти Барти шестьдесят восемь процентов акций «Литтонс – Лондон» возвращались семье Литтон.

Форрест ответил кратким сухим письмом, написав, что рад за них, однако им как можно раньше следует с ним встретиться для того, что он назвал «подробным устным отчетом». В Лондоне представляли, сколь велика его досада. В Нью-Йорке он был всего лишь главным редактором, а в Лондоне чувствовал себя оберфюрером. Такое прозвище дала ему Венеция. Думать о его скором и неминуемом низвержении с пьедестала власти было очень приятно.

* * *

Все были благодарны Барти, однако никто не понимал, почему она сделала такой шаг. Довольны были не только Литтоны. В издательстве радовались все. Люди устали от американского вмешательства, от внезапных отмен принятых решений, от насаждаемого Маркусом Форрестом двоемыслия, оттого, что они не чувствовали себя хозяевами своей судьбы и вынуждены были мириться с мнением об утрате «Литтонс» прежней издательской самостоятельности.

Уже через два дня после смерти матери Джайлз созвал совет директоров. Как бы извиняясь, он подчеркнул, что ни Барти, ни Селия, конечно же, не хотели такого развития событий, но в то же время не стали бы мешкать с реализацией открывшейся возможности.

По общему согласию, пропорциональные доли акций оставались прежними. Возрастал лишь процент самих акций. Джайлз, Джей и Венеция получали по двадцать пять процентов каждый. Оставшаяся четверть отходила Элспет и Кейру. После собрания Элспет зашла к Джайлзу в кабинет и объяснила, что, прежде чем брать причитающуюся им долю акций, они с Кейром должны решить некоторые внутрисемейные проблемы. Джайлз согласился и сказал племяннице, чтобы не торопилась.

Элспет заметила, что Джайлз буквально за несколько дней преобразился. Он одновременно стал спокойнее и властнее. Джайлз вполне искренне горевал по матери. Он всю жизнь не переставал ее любить, хотя частенько ненавидел. Он всегда, даже став совсем взрослым, очень старался заслужить ее одобрение и похвалу. Теперь эта тяжкая ноша была снята с его плеч.

Ситуация самой Элспет была гораздо сложнее.

* * *

Первое время всех удивляло, почему Барти адресовала свое письмо именно Элспет – самой младшей и наименее значимой из всей семьи Литтон. Положение Элспет в издательстве тоже было весьма скромным. Понимание пришло достаточно быстро. Барти смотрела вперед на многие годы и даже десятилетия. Конечно, сама она вовсе не собиралась умирать. Но она предвидела постепенный уход с издательской сцены Селии, а затем, весьма возможно, Джайлза, Джея и Венеции.

Письмо было очень теплым.

Дорогая Элспет!

В тот момент, когда я пишу тебе это письмо, ты представляешь новое, молодое поколение семьи Литтон. Я пишу в надежде увидеть успешное осуществление моих пожеланий. Ты представляешься мне на редкость компетентным человеком. Твое восхождение по карьерной лестнице будет очень быстрым. Возможно, к моменту получения моего письма ты уже займешь место Селии! Меня бы это не удивило.

Я внесла дополнение в свое завещание. Один экземпляр этого дополнения отправлен моему нью-йоркскому адвокату, второй я прилагаю к письму, которое ты сейчас держишь в руках. Согласно дополнению, в случае моей смерти акции «Литтонс – Лондон» должны быть полностью возвращены семье Литтон. Там их настоящее место, и туда они должны вернуться. Тщательно береги их и «Литтонс»!

Со всей моей любовью,

Барти

– Удивляюсь, почему она еще тогда ничего не сказала ни тебе, ни нам, – задумчиво произнесла Венеция.

– А я знаю почему, – ответила Элспет. – Это было бы как бомба. Всем бы сразу захотелось получить свою долю. Начались бы ссоры, борьба за главенствование. Издательство сделалось бы жутким местом. А руководство Барти всех более или менее устраивало. Ведь она как-никак принадлежала к семье.

– Да, – холодно согласилась Венеция. – В какой-то мере принадлежала.

Элспет изумленно посмотрела на мать. Она всегда замечала враждебность, проявлявшуюся к Барти и у ее матери, и у Адели. Сейчас она получила еще одно подтверждение. В чем причина? Наверное, в давней зависти. Сколько Элспет помнила, Селия всегда хвалила Барти, говорила о ее уме и достижениях. Такое раздражало. Элспет сама видела, как ревниво и завистливо вела себя мать, когда бабушка начинала превозносить их с Кейром таланты.

– Во всяком случае, – тон Венеции сменился на радостно-беззаботный, – мы больше не увидим твоего друга и наставника мистера Форреста. Думаю, ты будешь по нему скучать.

«Боже, неужели и мать знает?» – с ужасом подумала Элспет. А вдруг это перестало быть секретом? Значит, и Кейр тоже знает?

– Да, я буду по нему скучать, – сказала Элспет, спокойно выдерживая материнский взгляд. – Должна сказать, мне он нравился. Он меня воодушевлял.

– А мне от его идей хотелось выскочить в окно, – призналась Венеция.

* * *

Джайлз решил до поры до времени никому не рассказывать о дневниках, ставших для него новым источником беспокойства. Он приносил по нескольку томиков домой, прочитывал, а затем уносил обратно и запирал в сейф.

Хелене эта секретность мужа очень не нравилась. Она считала дневники слишком важными и слишком откровенными, чтобы их скрывать. По ее мнению, семья должна знать о существовании дневников и совместно решать их дальнейшую участь. Всю свою замужнюю жизнь Хелена видела от Селии лишь неприятности и унижения. Это сделало ее циничной по отношению к свекрови. У Хелены не было ни малейшего желания защищать Селию и память о ней. У Джайлза после прочтения материнских дневников возникло противоположное желание. В защите нуждалась не только репутация Селии, но и репутация всей семьи. Сокрытие дневников он считал лучшим способом защиты. Он убеждал себя и Хелену, что необходимо подождать, пока первоначальная острота горя не сгладится и драма смерти Селии не отойдет в прошлое. Интуиция подсказывала ему, что дневники вообще нельзя показывать кому бы то ни было. По мнению Хелены, это было все равно что наткнуться на труп, но смолчать, чтобы никого не подставлять под удар. Решение мужа она назвала излишне самоуверенным и в корне неверным. Но Хелена слишком долго была хорошей женой, чтобы пойти против воли мужа. К тому же она уважала решение Джайлза, а потому хранила молчание.