волонтерами остались Смирновы — и Елена Дмитриевна, и Владимир Александрович. Я в это время стал для них, после их ссоры с Сашей Н., самым близким сторонником. Так что руководителей у меня набралось как минимум четверо.

Студенты не очень любили Бирюкова.

Он, например, одевался и раздевался прямо в аудитории, и студенты насмешничали над тем, что он надевает два шарфика, один под другим. Сначала один на пиджак, заботливо, чтобы шея, горло были плотно прикрыты, затем уже другой, парадный под пальто, на выход.

Им не очень нравился даже и весь внешний вид Бориса Владимировича.

Он был хорошего роста, но плешив, с щеточкой микояновских или гитлеровских усиков под носом. Говорил он, лекции читал, как бы пританцовывая, два шажочка вперед, два вбок, два назад, две шаги налево, две шаги направо, шаг вперед…

И глаза смотрели не прямо, как на плакате, а посматривали, хитровато бегали.

Но все это чепуха. На меня посмотрите.

Лектор он был хороший, говорил внятно и то, что нужно. Не был беспричинно строг. Был готов понять трудности студентов. Но они не всегда могли понять его. Например, он говорил:

— Я вам советую Новый год встречать так: сытно поесть, ничего не пить, почитать книжку и в десять часов ложиться спать.

Ну кто в двадцать лет способен такое понять?

Отношение к Борису Владимировичу на кафедре было двойственное. Как к логику на полставки. Не в том, конечно, дело, что он на кафедре на полставки работал, у нас много было полставочников, он и по жизни был не только логиком, но и еще много чем и кем.

Если критерии Таванца применять именно к нему, то он выйдет безусловным замечательным приспособленцем, и это я говорю не в оскорбительном тоне, а в тоне зависти. Многие хотели, да немногим удавалось.

Первое и главное — Борис Владимирович не делал никому зла, я бы сказал, принципиально. Никогда никаких подметных писем не подписывал, тем более прямых гнусностей не делал.

Второе — если мог, помогал. Помогал действенно, а не как все привыкли одними советами. Но помогал он не бескорыстно. Не в том смысле, что за мзду, может быть, если подворачивался случай, то и за мзду, но так, натуральный обмен: ты мне — я тебе, одолжение за одолжение. И именно он в долгу не оставался.

Его одолжение, сделанное им одолжение было всегда больше, принципиальней.

Бирюков вел поиск в очень широком диапазоне. Работал одновременно во многих местах, еще подрабатывал, консультировал, редактировал, и все за деньги. У него единственного на кафедре была машина. Кажется, «Запорожец», но ни у кого больше и этого не было (потом постепенно появилось).

Кроме тесного, почти дружеского, почти ежедневного контакта с академиком А. И. Бергом, Борис Владимирович дружил с академиком Спиркиным и вместе с ним приобщился ко всему парапсихо-логическому, включая близкое знакомство с самой знаменитой Джуной.

Он неоднократно рассказывал мне про опыты, на которых он присутствовал. Я его просил взять меня с собой. Он обещал, но уклончиво. Говорил про жесткий контроль. То испытуемые не хотят никого нового, много дополнительной энергии уходит, то проверяющие сохраняют секретность.

Если не говорить о степени убедительности и информативности его рассказов, остановиться на эмоциональной стороне, то достаточно ограничиться серией восклицательных знаков.

Главная составляющая его рассказов была не то, что показывали, демонстрировали экстрасенсы, а кто из присутствующих как на это отреагировал. Там ведь собирались крупные ученые, правдолюбы, академики, боссы, включая военных в высоких рангах.

Для меня самый сильный комментарий был такой:

— Ну, после этого даже Китайгородский сказал: сдаюсь.

Борис Владимирович вел одновременно несколько методологических семинаров в разных научных центрах. И, как прямой начальник, принуждал меня их посещать. И принуждал меня на них выступать.

Это были семинары самой разной направленности. Посещали их люди разные, от увлеченных, ненасытных ученых, через тех, кто просто искал связей и пытался хоть куда-то пристроиться, к психам ненормальным. Там уж я и насмотрелся, и наслушался.

Не скажу, что это было так уж полезно. Самое полезное — это, пожалуй, подводящие итог выступления самого Бирюкова. Он говорил внятно и иногда так удачно резюмировал выступления, что слушателям, в том числе и мне, да и самому докладчику, впервые становилось ясно, о чем же речь-то шла.

Я учился у него этому и на собственный необъективный взгляд выучился.

Не надо понимать все. Не обязательно понимать глубоко. Надо уметь, научиться выхватывать суть, квинтэссенцию, то самое существо проблемы, смело отмести все остальное и словами домыслить, что же вышло. Какова общая картина.

На семинарах у Бирюкова я встречал знакомых людей, подчас значительные фигуры. Скажем, не москвич, но хочет остаться. Делает доклады на многих семинарах, показывает товар лицом, а вдруг кому-нибудь приглянется.

Ложный путь. Не помню, чтобы кто-нибудь таким образом прицепился.

На семинарах у Бирюкова выступали иногда случайные люди. По цепочке, от одного к другому передавались лестные рекомендации, они доходили до Б. В., и он объявлял автора и тему.

А человек не от мира сего. Он может где-то и что-то, но сказать об этом не умеет или не за свое дело взялся. Знаменит в одном, а вот решил мир изумить этим.

Правда, Бирюков и с такими ловко управлялся.

Один доклад был самым смешным. Известный ученый, доктор и профессор, декан и математик. Они были с Б. В. давно, лет двадцать назад, хорошо знакомы. Но потом он уехал на родину, в свою республику (я фамилию и титулы помню, но не назову), и за столько-то лет почти полностью забыл русский язык. Практики нет.

Он был немолодой, лет пятьдесят, пузатый, лысый, с усами — полный набор. Костюм с галстуком. Пиджак он снял и стал воевать.

Темперамент горячий, но и сопротивление велико. Главный противник — русский язык. Потом доска, особенно мел.

Мел, видимо, приходился ему личным врагом, потому что чертил на доске совсем не то, что лектор пытался сказать на исключительно ломанном русском языке. Лектор разговаривал с мелом, уговаривал его, кричал на него, топал на него ногами, плевал, бросал на пол, топтал на полу. Цирк!

Не помню, о чем был доклад, потому что уже через пятнадцать минут сначала я, а потом, несмотря на угрожающее шиканье Бирюкова, вся аудитория, сначала тихонько в платочек, а потом в голос хохотала.

Профессор кричал, ругался:

— Напьишьем икесь, — и писал при этом игрек, яростно стирал его с доски и, обращаясь уже не к нам, а лично к мелу, снова орал:

— Я тьебе сказаль икесь…

И снова писал игрек.

Борис Владимирович