– Патриоты и авантюристы, мой порт Картахена открыт для вас! Здесь вы сможете без всяких хлопот обзавестись жалованной грамотой и плавать под колумбийским флагом.

Дело пошло на лад. Нельзя не посочувствовать Испании, землю которой оккупировала наполеоновская армия, а флот трепали на морях бандиты всех мастей; сплошь и рядом они не брали никакого поручительства, поскольку за испанский флаг некому было вступиться, а просто грабили встреченное испанское судно, после чего спокойно продолжали плыть своей дорогой.

Новая вспышка флибустьерской активности не могла пройти мимо внимания капиталистов, готовых вложить деньги в любое прибыльное предприятие. Именно в те времена на американском Юге возникли состояния, которые затем были приумножены наследниками, мало обеспокоенными вопросом, откуда вдруг взялись у их родителей бешеные деньги. Отдельные газеты и благочестивые ассоциации пытались было поднять голос против «узаконенного грабежа», возбудить общественное мнение. Куда там! Проценты на вложенный капитал были столь ошеломительными, что о прекращении разбоя не могло быть и речи. Капиталисты разве что стали действовать чуть менее открыто: зачем дразнить окружающих?

Что касается исполнителей, то для них главная проблема вырисовывалась четко: найти укромные базы, закрытые от яростных ветров, куда не могли бы войти крупные военные корабли и откуда было бы удобно сплавлять награбленный товар.

Однажды неприметным днем 1811 года Жан Лафит вышел с рассветом из своего дома в сопровождении двух молодцов, весьма смахивавших на телохранителей; возле Мясного рынка он спустился на дебаркадер и перескочил на палубу парусного баркаса, который сразу же отвалил, держа курс вниз по течению.

Путь был недолгий, о прибытии Лафита знали, потому что в месте, куда он причалил, уже ждали три лошади под седлом. Хозяин с телохранителями проскакали около двух лье до одного из рукавов Миссисипи. Рукава отходят от главного русла задолго до слияния и самостоятельно впадают в Мексиканский залив, если только не упираются в озеро или болото, коим несть числа в покрытой густыми зарослями гигантской дельте.

Рукав, куда прибыл Жан Лафит, называется Баратария. Я спускался по нему на моторной лодке сто пятьдесят лет спустя. За исключением трех первых миль, где ныне высятся судостроительные верфи, пейзаж изменился мало. Жан Лафит сел в длинную лодку, и тотчас восемь гребцов мощными взмахами весел вывели ее на середину протоки.

Этот рукав – самый значительный из ответвлений Миссисипи: местами он достигает ширины Сены близ Парижа. Справа и слева тянется непроглядная густо-зеленая полоса растительности, откуда несутся печальные крики птиц; огромные старые дубы едва не гнутся под тяжестью длинных шлейфов испанского мха.

Заросли иногда вдруг расступаются и даже вовсе исчезают, уступая место плоским участкам ярчайше-зеленого цвета: это болота, откуда поднимаются в воздух стаи диких уток и белых цапель. И вновь заросли смыкаются непроницаемой стеной. Вот у подножия дерева, высунувшись из тины, застыл аллигатор; плеск весел заставляет его нырнуть. Гребцы Жана Лафита не обращают на него никакого внимания. Чуть дальше под сенью деревьев в небольшой излучине показывается несколько хижин под коническими крышами – индейская деревушка. Перед ней в пироге сидят рыбаки. На их выбритых головах видна оставленная посередке черная прядь; бронзовые лица даже не поворачиваются в сторону проходящей шлюпки.

Справа начинается приток, за ним – другой, потом еще один слева и опять справа. До бесконечности. Рукава смыкаются, расходятся, ныряют в узкие туннели в девственной растительности. Умопомрачительное сплетение, в котором способен разобраться лишь опытный глаз, утомляет внимание. Солнце уже близится к зениту, и гребцы берут ближе к берегу, чтобы оказаться в тени нависающих ветвей. В полдень Лафит приказывает остановиться на отдых. Потом экипаж продолжит путь до темноты; заночуют они в бухточке в сложенном из ветвей бунгало.

Наутро по мере спуска рукав будет расширяться все больше и больше. Впереди меж разошедшихся берегов засверкает на солнце светлая полоса. Уже море? Нет, озеро. Широкое, дикое, окруженное лесом, подходящим почти вплотную к воде. Лишь кое-где на узких песчаных пляжах виднеются островерхие индейские хижины и вытащенные на берег пироги. Мы оказались в озере Большая Баратария. Это крупный водоем: двадцать километров в длину и десять в ширину. Издали озеро кажется непроточным, но это не так. Из его южной оконечности вытекает очередной рукав. Лодка Жана Лафита направляется туда, спускается еще с десяток километров вдоль острова, на котором возвышается странный пирамидальный холм, после чего рукав впадает еще в одно озеро – Малая Баратария, меньших размеров, чем его старший брат, и также заканчивающееся протокой.

Все эти топографические подробности рискуют утомить нас, хотя, в отличие от гребцов Жана Лафита, мы не гнулись двое суток на веслах. Но без этого трудно будет понять ход разыгравшихся здесь событий.

Итак, мы проехали два озера, прошли еще одну протоку, и перед нами открылась третья водная гладь шириной с Большую Баратарию; ее можно было бы принять за озеро, но морской запах не позволяет ошибиться – это уже не озеро. Мы в бухте Баратария, выходящей в Мексиканский залив. Впрочем, «выходящей» слишком громко сказано. Два плоских песчаных острова почти полностью закрывают доступ в нее со стороны моря. Острова носят названия Большая Земля (в память о Санто-Доминго) и Большой Остров. Узкий проход между ними скорее угадывается, но именно в труднодоступности и заключалась ценность бухты Баратария.

Как и озера того же названия, она окаймлена лесом. Если смотреть издали, то из-за островов, на внутренней стороне бухты, тоже виднелись строго вертикальные голые стволы: то были мачты кораблей. Целая флотилия скрывалась в Баратарии, причем это не были речные или озерные суда. Хотя паруса их были спущены, по длине мачт и высоте корпусов можно было легко догадаться, что корабли предназначены не только для каботажного плавания в Карибском море, но и для далеких океанских походов. В открытом море они наводили страх, а здесь, спрятанные за песчаными островами, выглядели буднично и мирно.

Если бы вам довелось побывать на островах бухты Баратария в ту эпоху, вы бы удивились странным деревянным строениям, похожим на жилища покорителей американского Дальнего Запада. Еще пуще удивила бы вас публика, сидевшая в тени навесов или слонявшаяся по солнцепеку. Внешне она была похожа на уже знакомое нам разбойное население Тортуги, разве что вычурной пестротой костюмов напоминала нынешних отпускников, устремляющихся вкусить «первозданной» жизни у моря. Но одежды баратарийцев были оборваны по-настоящему, а лица покрывал стойкий морской загар с белым налетом соли. Если бы вы из любопытства стали исследовать остров, то на оконечности, обращенной к узкому проливу, обнаружили бы предметы, призванные отбить охоту у непрошеных визитеров, – пушки.

Это было классическое пиратское логово, тайное убежище Жана Лафита и одновременно источник его богатства и влияния.

Горстка пиратов-кустарей обосновалась в протоках и потайных рукавах миссисипской дельты еще в 80-х годах XVIII века; промышляли они мелкими нападениями, чувствительными не более, чем комариные укусы. В начале нового столетия опытные профессионалы разбоя уяснили, что запутанная водная сеть Баратарии представляла собой идеальное убежище: с моря в нее можно было с трудом протиснуться между двумя песчаными островами, зато из бухты водный путь вел далеко вглубь континента, доходя чуть ли не до предместий Нового Орлеана. Разбойничье логово идеально отвечало трем главным условиям: укрыто от ураганов, недоступно для крупных боевых кораблей и удобно для отправки добычи к местам сбыта.