эта Королева. Кое-чего из того, что ей нужно, уже дал Мосси. Так что, если ты здесь затем, чтобы прельстить меня освобождением из тюрьмы, то возьми говенную палку и трахни ею себя.

– Кто сказал, что я обещаю тебе свободу?

– Тогда что ты обещаешь, вечный внутренний покой? Откуда они тебя взяли? Ты всё никак мне не говоришь, чего хочешь.

– Ребенка, которого ты всё равно поможешь мне найти, – говорю я.

– Ты так долго вращалась среди особ королевской крови, говоришь одно, а подразумеваешь что-то другое – для женщины, у которой самой ничего нет, ты определенно поднаторела. В королевской ограде, но не имея ни толики их власти. Кстати, можешь прекратить всю эту блажь насчет ребенка. С тех пор как мы выдвинулись в путь, ты упомянула про него меньше пяти раз, а вот Аеси, совсем наоборот, не сходит у тебя с языка. Даже сейчас – ты сама разве только что себя не слышала? Прежде чем хотя бы спросить меня, где ребенок, что ты сказала? Повтори это, – требует Следопыт.

– У демонов есть одна характерная особенность. Им не нужно ничье признание.

– Ты сегодня разбросана головой по всему этому гребаному месту, женщина.

– Победить меня снова он не может, слышишь? В третий раз я этого не допущу, и ты не станешь ему помогать. Я убью тебя первым.

– Ну наконец-то! Я ждал настоящую Соголон вот уж больше луны. Стало быть, это игра между тобой и Аеси?

– Это не игра, и я не играю.

– Игра – это именно то, чем ты занимаешься. Так в чем она состоит? В ней будет задействован Сад-О’го? Или Мосси?

– Я не играю.

– Ты имеешь в виду, что она тебе не нравится, – наседает Следопыт. – Но всё равно это игра. Ты не настолько убежденная, как та девка, с которой щемится Найка, и не такая упертая, как богиня воды…

– Фея.

– Да без разницы. На самом деле ты бесстрастнее, чем ящерица на петушином бою, если не вести речь об Аеси. Что он у тебя отнял?

– Ответы на это у тебя, а не у меня.

– Они всё еще с тобой общаются – духи, которых он у тебя забрал?

– Нет.

– Вот ведь незадача! А выглядишь ты так, что тебе не помешало бы доброе слово от умерших родственников. Если не… Конечно.

– И что теперь?

– Впрочем, нет, слово от умерших родственников – это последнее, чего ты хочешь. Ты несешь ответственность. Язви богов, Соголон!

– Всё? Наговорились?

– Теперь ты хочешь тишины?

– Скажи мне, где мальчик.

– Теперь уже «мне», а всего мгновение назад ты говорила «нам». В обмен на что, на свободу?

– Посмотри в ту щель сзади, и ты увидишь тюрьму и камеру пыток.

– Между мной, тобой и богами? Ощущать у себя в заднице кулак – для меня не пытка.

– Нет, дурень. Тюрьма вон там. Ты пока не в тюрьме.

Я всё ждала, когда с его лица сойдет кривенькая ухмылка, вот и дождалась.

– Я знаю, тебя удивляет, почему ты ни разу не видел в Долинго ни одного ребенка? Одни города здесь разводят скот, другие выращивают пшеницу. Долинго выращивает людей – и не естественным путем. Разъяснений приводить не буду, иначе твоя голова набухнет так, что не сможет их принимать. Просто знай это. Луна за луной, год за годом, десятилетие за десятилетием, семя и утробы долингонцев утрачивают пользу.

– Белые ученые? – спрашивает он.

– Это вырождение, а не размножение. То, что не бесплодно, порождает отвратного вида чудовищ. Плохое семя попадает в плохие утробы, всякий раз по одним и тем же семьям, и вот уже долингонцы вместо редкостно умных детей получают редкостно глупых. Им потребовалось полвека, чтобы сказать друг другу: «Гляньте, нам нужны новое семя и новые утробы».

– И скоро здесь останутся одни монстры? – спрашивает он. – Скажешь тоже.

– Это больше, чем магия. Если она понесет – она, Королева, – то родившийся от нее мужчина не будет похож ни на кого другого. Он будет жить как никто другой, только при этом станет отцом сотен и сотен людей. Он кран, и они сцеживают из него. Другие мужчины сцеживаются для остальных людей. Даже вашего О’го, чье семя бесполезно, их ученые и ведуны могут заставить осеменять и размножаться.

– Что произойдет, когда они перестанут вот так сцеживаться?

– Будут жить такой же полной жизнью, как и все другие.

– Само собой, всё, чего я хочу, это полноценной жизни, а сладкое опустошение даже меня волнует. Где фиала для сцеживания? Я бы предпочел рот. Хотя и это не дает ответа, почему здесь не видать детей, – говорит Следопыт.

– Зал за твоим окном. Его называют «Великой утробой». Там их подвешивают в маточном соке, кормят и выращивают, пока они не станут размером с тебя. Только когда они вылупятся. При этом они здоровы и живут долго.

От него пойдет сметливая линия через какое-то время. Но не сейчас.

– Так вот он каков, великий Долинго.

– Прошло три дня, считая сегодняшний. Где мальчик?

– Что-то здесь ни детей, ни рабов, ни, кстати сказать, путешественников.

– Свободного проезда в Долинго не получает никто, – отвечаю я. – Всех, кого находят у подножия стволов, они используют для размножения, а тех, кого не могут использовать, убивают. От тебя, по крайней мере, есть польза. Полезные люди бывают даже в этом смысле.

– Язви хромого бога с такой логикой! Ты нас всех заложила.

– С тобой, префектом и О’го Королева будет обращаться лучше, чем с наложниками.

– А она подарит каждому из нас дворец, который сама не посещает? – любопытствует Следопыт.

– Всю жизнь, как себя помню, мужчины говорили мне, что это была бы жизнь выше всяческих похвал. И тут приходит Королева Долинго с предложением: «Это всё, что от тебя требуется на всю оставшуюся жизнь». По вашему же мужскому суждению, разве не это должно быть величайшим подарком?

– Я бы предпочел выбор, а не подарок.

– А теперь ты рассуждаешь совсем как женщина. О своих ощущениях ты мне как-нибудь еще расскажешь.

– Я думал, я просто нос.

– Нос, от которого есть определенная польза, остальное же в тебе этому просто противоречит. Когда мы получим мальчика, знай, что так ты поможешь восстановить естественное династическое правление Севера.

– Можно подумать, тебя оно заботит! Ты теперь говоришь как Бунши. А ребенка вы будете использовать, чтобы выманить наружу его, Аеси. Бунши об этом знает?

– Говорить нужно то, что следует знать. А то ученые, я слышала, увлеченно изыскивают новые способы заставить тебя говорить, – отвечаю я и поворачиваюсь уходить.

– Постой, Лунная Ведьма. Еще кое-что. Ты