Потому что они так и называли себя – святые. Некоторые, конечно, обычные наемники, но большинство походило на самого Гидеона – люди, искавшие правды. Христовы воины, сражавшиеся так, что даже в Англии могли теперь выстроить на холме пресловутый сверкающий град. Они не сомневались, что с ними – Бог. Не Он ли даровал им победу? Это знание придавало авторитет; тот же был остро необходим, ибо кому доверять, если не себе?

Всяко не парламенту. Половину времени, когда велись боевые действия, армии не платили. Святые отлично понимали, что большинство депутатов предпочитали договориться с королем на минимальных возможных условиях. И не лондонцы, разумеется. «Лондон, – горестно признавал Гидеон, – настолько велик, что подобен многоглавой гидре». Большинство населения поддержало круглоголовых, но кто мог знать, сколько там тайных роялистов? К тому же лондонцы в первую очередь интересовались собой и своей прибылью. Перестань им грозить роялистская армия, они бы не замедлили избавиться от святых и вернуть на престол Карла.

И уж разумеется, всяко не королю. Тот, бесконечно изворачиваясь, сталкивая врагов и рассыпаясь в посулах, надеялся всеми правдами и неправдами вернуться, чтобы править как прежде. Когда же наконец король Карл ухитрился спровоцировать очередное восстание, святые решили, что с них довольно. Невзирая на протесты лондонцев, явился Ферфакс, который расквартировал в городе свою армию. Для выплаты жалованья войскам конфисковали имущество нескольких ливрейных компаний. А считаные недели тому назад, к большому удовлетворению Гидеона, вооруженный отряд полковника Прайда отправился в Вестминстер и вышвырнул из парламента всех чрезмерно мягкосердечных для столь великой цели заседателей, что означало, попросту говоря, перестройку Англии.

За последние два года Гидеон утвердился в удивительно пьянящей мысли: «Нет больше силы, способной выстоять против нас». Армия Кромвеля осталась единственной властью в стране. Дисциплинированная и сплоченная, она могла насаждать его волю. Плененный король, бесхребетный парламент – святые усмотрели возможность, равно как и обязанность, перекроить старое государство на новый лад.

Но что это будет за лад? Этого Гидеон не знал наверняка даже теперь.

Когда началась гражданская война, ему, как и большинству круглоголовых, все было ясно: король должен подчиняться парламенту, епископов со всеми их атрибутами надлежит упразднить. Желательной заменой, по его мнению, представлялась некая Пресвитерианская церковь, хотя и менее суровая и косная, чем шотландская. Но война продолжалась, братство, установившееся в армии Кромвеля, вознесло Гидеона к новым высотам, и он со своими товарищами-святыми стал прозревать еще более светлую перспективу. Новый мир посреди старого! И он зачитывался письмами Марты: они вдохновляли его рассказами о Массачусетсе, где представители всех общин, не будучи скованы епископами, избирали не только своих пасторов, но и губернаторов и магистратов; налоги повышались лишь с общего согласия, а все мужчины жили строго по библейским законам. Гидеон подумал, что этот Массачусетс, несомненно, приблизился к Божьему царству, сверкающему граду на холме.

Некоторые его сослуживцы из святых, известные как левеллеры, хотели пойти еще дальше, предоставив право голоса каждому и ликвидировав частную собственность. Кромвель был против, как и Марта, что явствовало из ее писем.

Права она была или нет в делах этих или каких-то других, но все эти годы Марта оставалась для него маяком, исправно светившим за океан, и ныне Гидеон отчаянно желал видеть ее рядом, ибо после свершения ужасного дела, назначенного на утро, он со святыми приготовился вступить в обетованную землю.

Итак, они решились. Джулиус предавался мрачному ночному бдению, одиноко расположившись в своей обитой деревом гостиной.

Эти люди собрались умертвить короля Карла. Утром. После постыдной пародии на суд круглоголовые вознамерились убить своего помазанного монарха.

Если сэр Джулиус Дукет мог найти хоть какое-то утешение в этой жуткой ночи, оно сводилось к следующему: он остался верен.

– Я был предан королю до самого конца, – пробормотал он.

И пострадал за это. После ареста Гидеоном он очутился под стражей в обществе еще тридцати видных городских роялистов. «За что?» – спросили они. «Вы зловредные»,[59]– ответили им, словно каким-то болячкам на теле политики. В первую неделю к ним даже никого не пускали, но когда в конце концов жене разрешили его навестить, он получил новый удар. В ответ на предложение уехать с детьми в Боктон она возразила: «В Боктон? А ты и не знал? Круглоголовые отобрали у зловредных все поместья. Нам запрещено приближаться к этому месту».

Времена были предельно тягостными. Первые недели он продолжал надеяться на победу роялистов. Гуляли байки: принц Руперт предпринял новую успешную атаку; лондонские банды отказались сражаться и разошлись домой, так как не получили денег. Но его так и держали в тюрьме, как преступника. Прошли месяцы; наконец его доставили в Гилдхолл и провели в комнату, где за столом разместилось с полдюжины офицеров из стана круглоголовых.

– Сэр Джулиус, – сказали ему, – вы можете быть свободны, но вам придется заплатить.

– И сколько?

– Двадцать тысяч фунтов, – хладнокровно уведомили его.

– Двадцать? Я разорюсь! – воспротивился он. – Оставляйте меня в тюрьме.

– Все равно оштрафуем, – бросил один.

И вот в начале 1644 года сэр Джулиус Дукет скорбно вернулся в свой дом за Сент-Мэри ле Боу, чтобы начать жизнь заново.

Но как им было прожить? Штраф поглотил едва ли не все имущество. У жены были кое-какие драгоценности. Остался и сам большой дом, однако продать его, даже если бы Джулиус захотел, было почти невозможно, так как Лондон по-прежнему находился в осаде. Джулиус поискал себе дела, но торговля фактически замерла. Три недели прошло в унынии, и он предупредил домашних: «Умерьтесь в расходах». Что до будущего, то Джулиус не представлял, чем заняться.

О пиратском сокровище он вспомнил совершенно случайно, в марте.

В погребе, куда Джулиус спустился с фонарем, было темно и пахло плесенью. Он осознал, что уже тридцать лет не видел сундучка. Перед местом, где тот стоял, высилась груда разнообразных предметов домашнего обихода. Там ли он еще? Но через несколько минут Джулиус удовлетворенно крякнул. Вот он – покрытый пылью, но все такой же черный и загадочный.

На миг он замялся. Что наказал ему давным-давно отец? Беречь сундук как зеницу ока. А почему? Потому что дал слово. Свое священное слово. Но опять же: прошло тридцать лет. Пират так и не вернулся. Да и жив ли он вообще? И вряд ли у него осталась семья, способная притязать на сундук, – он был разбойником, морским бродягой. Сундук ничей. Интересно, что в нем? Деньги? Краденое серебро? А то и карта, улыбнулся про себя Джулиус, какого-нибудь далекого острова с зарытым кладом. Он взял молоток, стамеску и принялся за работу. Сундучок прочный, старые замки надежны, но в конечном счете Джулиус преуспел и в три приема, со страшным скрежетом отомкнул их. Медленно откинул тяжелую скрипучую крышку.