— Что вы имеете в виду? — насторожился Андропов.

— Через АСАЛА мы сможем влиять на французское правительство. Если боевики АСАЛА устроят в том же Париже какой-нибудь серьезный эксцесс, то мы всегда сможем их обуздать, в свою очередь, выдвинув перед французами встречные предложения.

— Например?

— Давно идут разговоры о том, чтобы в противовес радикальной АСАЛА создать более умеренную организацию. Мы можем помочь это сделать. Вот почему трогать Мурадяна с его связями ни в коем случае нельзя. Если это случится, тогда у Рашидова и его союзников здесь, в Москве, появятся дополнительные козыри в борьбе против нас.

— А что вы можете сказать про Георгадзе? — продолжал вопрошать генсек.

— Это человек Гайоза Челидзе.

До середины семидесятых названный деятель возглавлял разведку КГБ Грузинской ССР, а потом был назначен «главным чекистом» в Аджарию — область Грузии, которая непосредственно соприкасалась с Турцией. Три года назад его перевели в ГДР — в группу аппарата Уполномоченного КГБ по координации и связи с МГБ ГДР. Это было место, которое считалось негласным центром деятельности органов КГБ во всей Европе. Например, турок и арабов КГБ вербовал в Западном Берлине, обучал в Восточной Германии, после чего их посылали обратно, на родину. «Штази» предоставляла учебные центры, конспиративные квартиры для тайных встреч и снабжала агентов проездными документами. И когда Юзбашян назвал Георгадзе человеком Челидзе, он имел в виду именно это — что данный деятель участвует и в зарубежных акциях, в том числе и против Турции.

Кстати, и сам Юзбашян в течение пятнадцати лет служил в той же ГДР, причем не кем-нибудь, а начальником 3-го отдела немецкого филиала КГБ, который занимался нелегальной разведкой — то есть, разбрасывал агентов не только по всей Европе, но и далеко за ее пределами. Именно за это Андропов его и ценил.

— Если Рашидову выдали наших людей, то кто это может быть? — генсек задал гостю вопрос, который давно вертелся у него на языке.

— Это либо кто-то из узбекистанского КГБ, либо отсюда, из Москвы, — ответил Юзбашян.

«Неужели опять этот неуловимый Джура?» — мелькнула догадка в голове у Андропова, но вслух он спросил про другое:

— А почему вы не грешите на кого-то из вашей конторы в Ереване или Тбилиси?

— Такой вариант тоже не исключен, но это вряд ли — наши люди не станут помогать Рашидову.

— А если это борьба ваших армянских кланов? Мурадян, он откуда родом?

— Из Карабаха, — ответил Юзбашян и тут же добавил: — Поэтому в нынешней ситуации вряд ли кто-то посмеет сдать его узбекам. У карабахцев сейчас огромная поддержка внутри Армении и вряд ли какой-то из наших кланов посмеет бросить им вызов.

— И все равно эту версию надо отработать, Мариус Арамович, — тоном, не терпящим возражений, заметил генсек. — А мы, в свою очередь, постараемся разобраться с утечкой информации отсюда, из Москвы, а также в Ташкенте. Кстати, хочу с вами посоветоваться: если возникнет вероятность того, что Габрилянова нам придется отозвать из Узбекистана, то кого следует направить вместо него?

— Лучше всего, если это будет армянин, рожденный в Грузии.

— Почему именно там? — спросил Андропов, хотя прекрасно знал, что сам Юзбашян родился в Грузии — в Батуми.

— В таком случае, будет легче координировать его деятельность, как из Еревана, так и из Тбилиси.

— А Москву вы забыли? — глядя из-под очков на собеседника, спросил Андропов.

— Тогда этот армянин из Грузии должен иметь еще и еврейские корни, — добавил Юзбашян.

— Спасибо, мы учтем вашу рекомендацию, — поблагодарил собеседника генсек, сделав необходимую пометку в блокноте, который лежал перед ним на столе.

Полковник Олег Овсянников приехал в аэропорт, где его встретил Бойс Иргашев. Вместе они проследовали к дальней площадке, где стоял спецборт — транспортный самолет с химическими удобрениями, который ждал отправки в Одессу, а оттуда в турецкий Трабзон. За день до этого Овсянников получил шифровку из Кабула от капитана военной контрразведки Льва Голубева, который сообщал, что мешки с наркотиками, которые прибудут из Кабула, представляют из себя тару из конопляной ткани и будут помечены специальными метками — белой масляной краской, нанесенной на углы каждого из мешков рядом с наклейкой, обозначающей наименование груза. В шифровке также сообщалось, что наркотики были доставлены в Кабул из района Кундуза — одного из наркоцентров Афганистана, входившего в Золотой полумесяц стран-производителей наркотиков (в него также входили Пакистан и Иран).

До середины семидесятых годов использование опиумного мака в Афганистане носило, в основном, хозяйственный характер: сухая трава использовалась в качестве корма для скота, из семян варили мыло, из стеблей — растительные красители. Употребление опиума в качестве дурманящего средства строго контролировалось на уровне общин. Незначительная часть годового объема афганского опиума экспортировалась в Иран и Турцию — от 200 до 400 тонн. Однако во второй половине десятилетия ситуация резко изменилась. Череда переворотов и революций, а также ввод советских войск способствовали тому, чтобы проблема производства наркотиков для афганского общества вышла на авансцену общественной жизни. Это было связано с тем, что ослабление центральной власти развязывало руки контрабандистам. Крестьяне, обрабатываемые площади которых сократились из-за систематических бомбардировок и артобстрелов, были вынуждены заняться выращиванием более рентабельной культуры, чем традиционные для Афганистана злаковые (кукуруза, ячмень, рис, пшеница, картофель, миндаль). Например, гектар опийного мака приносит такой же доход, как 40 гектаров хлопка.

В итоге в первую очередь, выращиванием опийного мака и ректификацией опиума занялись в районах, населенных таджикским и пуштунским населением — в Гильмендской долине, а также в районе городов Файзабад, Кундуз, Кандагар, Джелалабад и Фарах. Эти районы были удобны тем, что находились под контролем моджахедов и пакистанской армии. Дальнейшая переработка афганского опиума в морфий и героин осуществлялась в соседних странах, обладающих соответствующей химической промышленностью — Пакистане, Турции, Иране (до середины 1980-х), а также европейских странах — Франции и Италии.

— Как оформлены удобрения? — поинтересовался Овсянников, когда они шли к самолету.

— Как вполне легальный и законный груз, который Узбекистан направляет в Турцию в рамках обоюдных договоренностей, — ответил Иргашев.

Речь шла о тех договорах, которые были подписаны пять лет назад еще с тогдашним премьер-министром Турции Мустафой Эджевитом во время его официального визита в СССР. Причем, несмотря на то, что в сентябре 1980 года в Турции произошел военный переворот, однако на торговом сотрудничестве двух стран это нисколько не отразилось. Более того, даже общая антисоветская истерия, которая охватила практически весь западный мир после ввода советских войск в Афганистан, мало коснулась Турции. И торговое сотрудничество продолжалось. Турция традиционно получала из Советского Союза важные для развития ее экономики товары, среди которых были мазут, удобрения, продукция машиностроения, стальные и железные трубы. В свою очередь, Турция ввозила в СССР товары ее традиционного экспорта, главным образом сельскохозяйственные, что было чрезвычайно важно для нее, и некоторые виды полезных ископаемых.