Новый император сел в сани и умчался в Зимний дворец.

Войска выстроились в колонны и двинулись на Дворцовую площадь.

Преображенцы снялись от Михайловского замка, только когда солдатам показали труп императора Павла.

Лицо Павла, чтобы менее заметными стали следы удушения, было нарумянено и набелено. Чтобы прикрыть красную полосу вокруг шеи, повязали широкий галстук, на лицо, чтобы закрыть пролом на виске, надвинули шляпу…

Император лежал на парадной кровати в мундире, в галстуке и в шляпе, словно куда-то шел или уже стоял перед кем-то с докладом.

Жутковато страшным было его лицо… А Александр I, прибыв в Зимний дворец, продолжал плакать о невосполнимой потере.

Впрочем, и в горе своем он не забывал о деле.

Когда граф Ливен вошел в его кабинет, император упал в его объятия с рыданиями: «Мой отец! Мой бедный отец!»

Слезы обильно потекли по его щекам.

«Этот порыв, – рассказывал сам граф Ливен супруге, – продолжался несколько минут. Потом государь выпрямился и воскликнул: “Где же казаки?”»

Вот так-то…

Горе горем, конституция – конституцией, а обязательства перед англичанами тоже надобно было отрабатывать.

Ливен обстоятельно объяснил новому императору задачу, поставленную Павлом перед казаками, и получил приказ немедленно вернуть казаков назад.

Так была спасена Англия…

«Они промахнулись по мне 3 нивоза, но попали в меня в Петербурге», – воскликнул Бонапарт, получив печальное известие из России.

Задуманный поход в Индию не состоялся…

Заговорщикам-цареубийцам удалось пресечь его.

Но пресекали они не только задуманную императорами Наполеоном и Павлом операцию. Спасая свое право быть рабовладельцами, они пресекали новую мировую историю человечества, в которую пытались прорубить ход император Наполеон и император Павел …

Всего два часа потребовалась заговорщикам, чтобы произвести революцию.

При всем критическом отношении к тогдашней петербургской аристократии нельзя не признать, что она довела до совершенства механику государственных переворотов и теперь не знала равных в искусстве совершения измен.

Кроме караула преображенских гренадер, поставленных поручиком Мариным по команде «Смирно!» под ружье, некоторое сопротивление действиям заговорщиков оказала только императрица Мария Федоровна.

Когда обер-гофмейстерина графиня Ливен разбудила императрицу, та спросонок долго не могла ничего понять.

– Боже мой! – заволновалась она. – Беда случилась? С Мишелем?

– Никак нет. Его высочеству лучше, жара нет, он спокойно спит.

– Значит, кто-нибудь из других детей заболел?

– Нет… Все здоровы.

– Вы меня, верно, обманываете, Катерина?

Графиня Ливен не придумала ничего лучшего, как сказать императрице, что Павел внезапно заболел и состояние его очень опасное.

Чего она ожидала?

Что Мария Федоровна обрадуется этому известию и на радостях переедет в Зимний дворец?

Императрица не оправдала ее надежд. Она тотчас же встала и, накинув на себя халат, направилась к спальне мужа…

Тогда графиня Ливен принуждена была сказать государыне, что император Павел перестал жить. Императрица посмотрела на обер-гофмейстерину блуждающими глазами, словно не понимая этих слов.

– Ваш супруг скончался, – твердо повторила графиня. – Просите Господа Бога принять усопшего милостиво в лоно Свое и благодарите Господа за то, что Он вам столь многое оставил.

Когда императрица осознала, наконец, что случилось, она лишилась чувств. Позвали доктора, чтобы пустить кровь.

Когда сознание вернулось к императрице, «роковая истина предстала пред ее рассудком в сопровождении ужасающих подозрений. Она с криком требовала, чтобы ее допустили к усопшему. Ее убеждали, что это невозможно. Она на это восклицала: “Так пусть же и меня убьют, но я должна его видеть!”»

Мария Федоровна бросилась к спальне мужа, но двери, через которые она обычно ходила к мужу, были заперты. Тогда императрица направилась кружным путем через залы.

Но и там везде стояла стража… Караульный офицер объяснил императрице, что получил приказание никого не пропускать в опочивальню к усопшему. Царица, не обращая внимания, хотела пройти в двери, за которыми лежало обезображенное тело государя, но офицер схватил ее за руку.

Императрица тогда упала на колени.

– Да ты, матушка, нас не бойся, – вскричали старые гренадеры. – Мы все тебя любим!

Разумеется, момент для заговорщиков был критическим. Императрица могла напрямую апеллировать к солдатам, и тогда судьба всего заговора стремительно изменилась бы. Стоило императрице сказать одно только слово, и штыки солдат разорвали бы заговорщиков, и при всеобщем ликовании народа Мария Федоровна, как некогда Екатерина II, была бы провозглашена правительницей при малолетнем сыне Николае…

Некоторые исследователи утверждают, что Мария Федоровна не пошла на этот шаг вследствие нежелания заниматься делами правления, утверждается также, что известную роль сыграла и ее ревность, повод для которой давало увлечение Павла Анной Петровной Лопухиной[169]…

Думается, что все эти аргументы малоосновательны. Императрица-мать активно влияла или, вернее, пыталась влиять на политику Александра I, а ревность ее по поводу Лопухиной сильно преувеличена. Лопухина была выдана замуж за князя Гагарина, и ее влияние на императора Павла ограничивалось ходатайствами за несправедливо обиженных.

Если уж у императрицы и были какие-то мысли об устройстве еще одного переворота[170], то останавливала ее не лень и не ревность, а тот самый акт о престолонаследии, который был подписан ею при коронации Павла и положен в ковчег в алтаре Успенского собора.

Сейчас, в предрассветные часы 12 марта 1801 года, этот Павловский Закон и прошел первое испытание.

И выдержал его.

Опустив голову, императрица согласилась вернуться в свои покои.

И сколько раз еще силы зла и тьмы будут пытаться сокрушить династию Павла, но на таком крепком основании оказалась воздвигнута она, что никакими дворцовыми интригами целое столетие нельзя было и пошатнуть ее…