Вскоре после моего приезда у Хи Мэй, девушки из Китая, которую все называли просто Мэй, случился ужасающий припадок, причем при самых роковых обстоятельствах. Сверхнормальная природа, хоть и достаточно высокоразвитая, была в ней неустойчива. И приступ, судя по всему, был вызван внезапным возвратом к «нормальному» состоянию, но в самой дикой и уродливой форме. Однажды они с Шахином, который с недавних пор стал ее партнером, отправились в каноэ на рыбалку. Все утро Мэй вела себя странно. В лодке она внезапно набросилась на Шахина и принялась рвать его зубами и ногтями. Во время потасовки лодка перевернулась, и тут же акула схватила Мэй за ногу. К счастью, у Шахина был с собой нож, которым он обычно потрошил рыбу. Вооружившись, он напал на акулу, которая на удачу оказалась достаточно молодой. После отчаянной борьбы хищница отпустила добычу и скрылась. Израненный и измученный Шахин с огромным трудом сумел доставить Мэй на берег. Следующие три недели он нянчился с ней, никому не позволяя его сменить. Из-за практически оторванной ноги и тяжелого душевного расстройства состояние Мэй казалось безнадежным. Порой ее истинное «я» пробуждалось, но чаще всего она или была без сознания, или буйствовала. Шахину приходилось связывать ее, чтобы не позволить навредить самой себе или ему. Когда, наконец, стало казаться, что она идет на поправку, он был вне себя от радости. Затем ей стало только хуже. Однажды утром, когда я принес ему завтрак, Шахин сказал: «Ее душа совершенно растерзана и теперь уже не излечится. Сегодня утром она узнала меня, протянула ко мне руку. Но она теряет себя, и она напугана. И очень скоро она вовсе перестанет меня узнавать. Сегодня я буду сидеть с моей возлюбленной как обычно, но когда она уснет, мне придется ее убить». Его осунувшееся лицо при этом оставалось совершенно спокойным. В ужасе я бросился на поиски Джона, но он, выслушав мой рассказ, только ответил со вздохом: «Шахину лучше знать».

Днем все островитяне собрались у гавани, куда Шахин принес тело Хи Мей. Он осторожно положил ее на большой камень и какое-то время с тоской смотрел в мертвое лицо, затем отошел и встал среди остальных. После этого Джон с помощью своей психофизической техники расщепил некоторые атомы в ее теле, и оно исчезло в ослепительной вспышке пламени. После этого Шахин провел рукой по лбу и отправился с Кеми и Сигрид к лодкам, где они провели остаток дня, ремонтируя сети. Теперь он с легкостью и почти радостно говорил о Мэй и смеялся, вспоминая даже самые страшные моменты отчаянного сражения ее духа с поглощавшей его тьмой. Иногда он пел за работой. Глядя на это, я подумал: «Я, без всякого сомнения, попал на остров чудовищ».

Я бы хотел попытаться передать создававшееся у меня четкое ощущение, что вокруг меня на острове все время происходило нечто, недоступное моим чувствам. Мне казалось, что я играю в жмурки с бестелесными призраками. Мои физические глаза видели яркость окружающего мира и веселые занятия, которым предавались молодые люди, но на духовных глазах лежала повязка, а духовные уши улавливали лишь смутные намеки на неясное движение.

Одним из наиболее смущавших меня обстоятельств было то, что бо́льшую часть разговоров колонисты вели телепатически. Насколько я мог судить, устная речь на острове находилась в процессе отмирания. Самые молодые члены группы все еще использовали обычные средства общения, и даже те, кто постарше, порой вступали в беседу просто ради удовольствия, так же как люди иногда могут решить пройтись пешком вместо того, чтобы сесть на автобус. Устная речь ценилась исключительно из-за своей красоты. Островитяне преподносили друг другу формальные стихотворения так же часто, как японские придворные. И время от времени заводили друг с другом разговор в изящной рифмованной и ритмичной манере. Устная речь использовалась, кроме того, для выражения эмоций, как сознательно, так и непроизвольно. Следы нашей цивилизации то и дело проявлялись на острове в виде восклицаний вроде «черт», «блин» и еще нескольких, которые у нас пока не принято печатать. Речь играла важную роль во всех проявлениях чувств к окружающим. Она часто служила средством выражения соперничества, дружбы и любви. Но даже самая изящная словесность, как мне говорили, нуждалась в телепатической поддержке. Она была лишь облигато к основной мелодии. Серьезные обсуждения всегда проходили телепатически и в полной тишине. Только нараставшее эмоциональное напряжение могло стать причиной непроизвольного появления устного аккомпанемента, на который, впрочем, никто не обращал внимания. В таких случаях речь была, как правило, нечеткой и отрывистой, как разговор спящего человека. Это бормотание для того, кто не мог включиться в телепатическое общение, звучало довольно зловеще. Кстати, поначалу я невероятно пугался каждый раз, когда группа островитян, до этого в полной тишине работавших в саду, внезапно разражалась, как мне казалось, совершенно беспричинным смехом, являвшимся на самом деле реакцией на какую-то шутку, произнесенную в ходе их телепатического общения. Со временем, впрочем, я научился относиться к этим странностям без «нервного подпрыгивания».

Но на острове происходило что-то куда более странное, чем телепатическое общение. Например, на третий день после моего прибытия все колонисты собрались в доме для собраний. Джон пояснил мне, что это была очередная встреча, какие они проводили раз в двенадцать дней, чтобы «подкорректировать свою позицию относительно вселенной». Он посоветовал мне присоединиться к остальным, но не стесняться уйти, как только мне станет скучно. Вся компания устроилась в расставленных вдоль стен зала резных креслах. Наступила тишина. Так как мне приходилось бывать на собраниях квакеров, поначалу я не чувствовал беспокойства. Но на собрание снизошла абсолютная пугающая неподвижность. Прекратилось не только вечное непроизвольное человеческое ерзание, но и все характерные для любого живого существа и обычно незаметные движения. Как будто я находился в помещении, заставленном каменными статуями. На всех лицах застыло выражение глубочайшей сосредоточенности, не торжественной, а скорее изумленной. И внезапно все взгляды с невыносимым пронзительным вниманием обратились на меня. Меня охватил ужас, но тут же на всех лицах одновременно появилась ободряющая улыбка. Затем я ощутил странное состояние, которое не могу описать иначе, как понимание присутствия всех сверхнормальных сознаний, смутное телепатическое чувство подчиняющего влияния их незрелого величия. Я отчаянно рвался подняться на их уровень, чувствовал, как что-то во мне ломается от напряжения, и в конце концов бежал обратно в рамки своего ограниченного недочеловеческого разума с тем же облегчением, что чувствует человек, засыпающий после дня изнурительного труда, – но с ощущением одиночества изгнанника.

Все взгляды теперь были обращены прочь от меня. Молодые умы парили на недоступной мне высоте.

Через некоторое время Цомотри, тибетский юноша без шеи, подошел к инструменту, похожему на клавесин и настроенному странными интервалами, которые нравились островитянам, и начал играть. Для меня его музыка была невыразимо неприятной. Мне хотелось закричать или завыть как собака. Когда музыка прекратилась, некоторые слушатели издали невольные звуки, означавшие, судя по всему, искреннее одобрение. Шахин поднялся со своего места и вопросительно посмотрел на Ло, которая, немного поколебавшись, тоже встала. Цомотри вновь заиграл, на этот раз что-то неопределенное. Ло между тем открыла большой сундук и отыскала в нем сложенную ткань, которая оказалась большим отрезом легкого, окрашенного в яркие цвета шелка. Эту материю Ло обернула вокруг себя. Музыка зазвучала уверенней. Ло и Шахин заскользили в торжественном танце, который постепенно ускорялся до настоящей бури движения. Шелк взлетал и струился, обнажая загорелые конечности Ло. Затем она подбирала его с торжественным и надменным видом. Шахин крутился вокруг нее, приближался, был отвергнут, затем как будто принят и снова с презрением оттеснен. То и дело в танец вплеталось стилизованное изображение сексуальной близости. Финал, как мне показалось, показал какую-то ужасную катастрофу, которая поглотила крепко обнимавшихся любовников. С ужасом и восторгом они смотрели вокруг, затем с торжеством – друг на друга. Раз за разом они были вынуждены защищаться от каких-то невидимых врагов, но с каждым разом все менее и менее успешно, пока наконец оба не рухнули на землю. Тут же вскочив, они исполнили какой-то медленный марионеточный танец, который ничего мне не говорил. Музыка прекратилась, и танцоры остановились. Возвращаясь на свое место, Ло бросила вопросительный и дразнящий взгляд на Джона.