О чем он и уведомил ее тогда на мысу, в последний день лета, когда она призналась ему в любви.

– Мы можем быть только друзьями, Клавдия, – глядя в ее малахитовые, совершенно нереальные глаза, наполненные непролитыми слезами, произнес он свой приговор. – Ты самый близкий и самый родной мне человек, родная душа моя, и я не могу тебя потерять. Ни в коем случае. Интимная близость быстро приедается, и, потеряв ее притягательность, люди становятся чужими друг другу и неизбежно расстаются. Находят других партнеров и уже не могут оставаться близкими людьми. Я не подходящий для семейных отношений человек, женщинам со мной сложно, и они быстро устают и сбегают, а любовные отношения не для тебя. Поэтому мы будем просто самыми близкими друг у друга людьми, всё. И больше никогда не станем возвращаться к этому разговору. Договорились?

– И глупая, влюбленная, несчастная девочка Клава подтвердила, что да, договорились, – тягостно вздохнув, попеняла себе той далекой, двадцатилетней девочке нынешняя повзрослевшая Клавдия.

Она все же тогда не удержалась, заплакала.

А он обнял ее за плечи, прижал к себе и утешал, объясняя шепотом что-то там заумное, обосновывая свою теорию их взаимоотношений, что-то про константы и переменные и приводя какие-то веские аргументы.

Первый раз Марк вызвал ее к себе в октябре.

Она знала, что он отправился в Новосибирск, в составе группы ученых, которые работали над одним важным проектом, на какую-то там закрытую конференцию, где именно он должен делать доклад, они это обсуждали накануне его отъезда по телефону.

К тому времени Клавдия уже успела узнать, что Марк, легко и непринужденно читавший лекции огромной аудитории студентов, искрометно, с юмором выступавший на ученых советах и диспутах, всегда ужасно волновался и переживал, когда ему предстояло выступление с трибуны на всяких научных съездах, форумах и конференциях. И заранее начинал жаловаться, сетовать и канючить, как капризный ребенок:

– Что я там понадокладываю? Есть помастистей меня ученые, да и Панфилов вон тоже в теме, пусть он и докладывает, он это дело любит.

И Клавдия должна была срочно уговаривать и убеждать, что он именно тот самый и единственный докладчик, который нужен всем, и только он один и справится – ну а кто ж еще! Ты что? Только ты и можешь. Это у них такая традиция сложилась сама собой, с первого же раза, когда он ей пожаловался, что терпеть не может выступать перед собранием ученых, и долго ворчал, и стенал, когда собирался на конференцию.

– Панфилов не может докладывать, он всего лишь один из членов группы, а ты заместитель руководителя и идея твоя, – увещевала его Клавдия, успокаивая. – У тебя все прекрасно получится, ты только расслабься. Подыши по системе, как ты умеешь, отключись от всего. Ты справишься.

И так далее, так далее.

Он улетел в Новосибирск и неожиданно позвонил поздно ночью, разбудив Клаву и ужасно ее напугав.

– Клав, – совершенно замученным голосом позвал ее Марк, как дитя зовет мамку, – я тут что-то совсем устал.

– У тебя что, голова болит? – тут же испугалась Клавдия, аж подскочив на кровати.

– Ну не то чтобы до смерти болит, но устал я зверски. А еще два дня здесь работать. – И вдруг попросил: – Клав, прилетай, а?

– Как это? – растерялась она.

– Самолетом, – пояснил Светлов. – Я тебе уже и билет взял электронный и отправил все данные на твою почту. Правда, вылет у тебя через четыре часа. Прилетишь?

Ну а какие у нее были варианты? Разумеется, она даже не раздумывала: побросала какие-то вещи в сумку, отправила сообщения подругам с просьбой прикрыть ее как-то на занятиях и понеслась спасать. И ужасно за него испугалась и думала весь полет, как он там выдержит без нее эти часы боли, и сможет ли она, как тогда на мысу, помочь ему.

Но помогать не пришлось, выяснилось, что тревога оказалась ложной, голова у него и вправду болела, но обычной, не приступной болью, хотя и довольно сильной от усталости и напряжения.

Выкроив несколько часов в плотном графике конференции, Марк с Клавдией отправились гулять по городу, уже немного припорошенному первым снежком. Порасспрашивав местных жителей, нашли прекрасное видовое место с замечательной панорамой и долго сидели там, взявшись за руки, и молчали, по своему обыкновению. И Клавдия чувствовала, как расслабляется, успокаивается Марк, как наполняются они оба новым потоком жизненной энергии.

И только сейчас она осознала, что и сама находилась все последнее время в постоянном напряжении, как пружина на двери, которую распахнули и подперли, чтобы не закрывалась постоянно, а сейчас вот вздохнула полной грудью, перезагрузилась, очистилась от чего-то гнетущего, попав в резонанс с Марком того непонятного и прекрасного, что случалось с ними в их молчании – одного на двоих.

Он не просто купил ей билет, но и снял для Клавы номер в той же гостинице, в которой жила их делегация. А через сутки отправил обратно в Москву, оставшись на конференции.

Чай она себе заварила, но им одним не ограничилась, поняв, что хочет есть, от нерво, что ли, да какая разница от чего – заесть-то переживания надо.

Клава распахнула дверцу холодильника, придирчиво рассматривая его содержимое.

– И что мы хотим, малыш? – спросила она у ребенка в животе и ответила за двоих: – А хотим мы сырка вкусного, да на хлебце гречневом, маслицем помазанном, да с помидоркой сочной, сверху уложенной, а еще, пожалуй, рыбки красненькой на таком же хлебце. И все это с чайком, медом сдобренным. Как тебе такое меню?

Видимо, озвученное меню малыша устроило идеально, ибо протестовать он не стал.

Клавдия, с особым эстетским удовольствием, почти любовно соорудила себе пару бутербродов, налила большую кружку чаю, бухнула в него приличную ложку меда, размешала – ух, какое все почти вредное, да посреди ночи – красота! Устроилась за столом – в одной руке бутерброд на правильном хлебце, в другой – кружка с чаем, вздохнула и в предвкушении спросила:

– Ты не знаешь, малыш, почему днем спится слаще, а ночью еда в разы вкуснее? А? – и откусила смачно так, что аж глаза зажмурила от удовольствия.

После бутербродно-чайного наслаждения Клавдия, почистив еще раз зубы, решила полежать в кровати и в один момент отключилась.

Но даже сон ничего не исправил в настройках ее мироздания и не остановил – стоило ей проснуться, как воспоминания сразу же полностью ее захватили и потекли дальше с того самого места, на котором остановилась перед сном.

Больше года после того памятного разговора на мысу в последний день лета, когда Марк расставил все по правильным, с его точки зрения, местам, Клавдия пребывала в наивных иллюзиях и ожидании, что должно что-то измениться, и Марк непременно передумает и поймет, насколько она ему важна не только в качестве друга, но и как женщина, как его любимая.

И не просто так жила и надеялась, сидя ровненько на пятой точке в ожидании чуда, а всячески пыталась поспособствовать его озарению на этот счет и однажды вернулась к разговору на тему их отношений, а когда ничего из затеи с разговором не получилось и Марк просто оборвал ее убедительную, эмоциональную речь, Клавдия предприняла попытку его соблазнить.