передавить. И внезапно провалился вперед, как устоял на ногах, сам не пойму. Ящеры, не проломив сходу нашу оборону, перешли к любимой тактике — исчезнуть и ударить в спину. Развернувшись, махнул мечом, больше обозначить удар, чем с целью навредить врагу. Клинок просвистел мимо по воздуху, меня чуть развернуло, ящер же немедля ударил в ответ, делая ко мне под шаг. Вот и конец. Но его кривой клинок зацепился за вовремя подставленный Тихим щит. Ящера это не смутило, он увел клинок вниз и после резко дернул вверх. Скрежет и мой щит взмывает вверх, и металлический обод прилетел аккурат в нос. Боль ударила по нервам, в глазах поплыли круги, мир зашатался.

«Уроды, ненавижу», — хлестнула яростная мысль, и я, как учил сержант, нанес колющий удар. Клинок во что-то уперся, но я продолжил давить, ожидая ментального удара. Еще усилие, и падаю на землю, протыкая ящера. Он засипел, раздвоенный язык хлестнул по залитым кровью щекам. У зелья оказался еще один отличный эффект — мы стали глухи к ментальным атакам.

Я замер на долгую секунду. Затем поднялся, горя желанием убивать. Огляделся, нашел ближайшего врага, скомандовал:

— За мной.

Сколько продолжалась битва — трудно сказать. Когда усталость накатывает на тело, но ты все равно идешь вперёд. Когда враг мечется в хаотичной атаке. Когда в свете факелов все кажутся одинаковыми деревянными солдатиками. Время теряет всякий смысл. Помню, как мимо пронесли Михлана с распоротым животом, а я отстранено подумал: «С такими ранами не живут». И вновь пошел искать возможность схлестнуться с врагом.

Ноги гудели, колени подкашивались, я не падал только благодаря стене, что подпирала спину, шлема не было, как, впрочем, и щита. А в голову упорно лезла мысль: «Сержант меня на куски порвет за утерю имперского имущества».

Плотно утрамбованную землю, облитую чем-то вязким, заслонила тень. Я вскинул голову, не в надежде пойти в атаку, а чтобы принять смерть лицом к лицу. «Женщина, мужики в платках не ходят», — подсказало затуманенное сознание. Еще пару ударов сердца, и я распознал голос и даже отдельные слова. Но вот связать их вместе не получалось, щурился, силился понять, но все безрезультатно. Неожиданно тонкая рука скользнула к мечу, я взмахнул свободной, тыльная сторона ладони во что-то врезалась. И опять слова, да сколько можно говорить, оставьте меня в покое, дайте постоять вот так, опершись, хоть пару минут.

Мир вокруг поплыл, я заскрипел зубами и взял себя в руки, заставляя помутневшую картинку приобрести хотя бы узнаваемые очертания. И вот уже не стою, а сижу.

«Меч. Где меч? — паническая мысль взвилась в голове, разворошив воспоминания. — Ага, тут между ног».

А что в руках? Миска в одной, в другой ложка. Желудок свело спазмом от запаха горячего супа. Или похлёбке? Не знаю.

— Ешь, иначе умрешь, — голос был уверенный и властный.

И я верю, ведь могу умереть. Нужен подвиг. Съесть то, что дали. Ем, давлюсь, плююсь, не чувствую вкуса, и жара. И стоило ложке наскребать по дну деревянной миски, как понимаю — хочу еще.

— Еще, — едва разлепив губу, просипел я.

Мне тут же подсунули новую порцию, я заработал ложкой с бешеным азартом. Казалось, если остановлюсь, то тут же отправлюсь к праотцам. После третьей порции все тот же властный голос приказал остановиться.

— Пошли вы все… я жрать хочу.

— Потерпишь, — приказ как кляп из промокшей тряпицы заткнул мне рот.

Наконец я смог адекватно оценить обстановку. Сижу под навесом, но не тем, где мы ранее отдыхали. Сейчас за спиной каменная стена приятно холодит спину, слева в паре метрах телега, справа на лавках еще несколько горемык. Их перевязывают и отпаивают местные дворовые. А спереди поле брани, никак не меньше. Насколько удалось рассмотреть в мельтешащих факелах, тела людей уже собрали, остались только ящеры. Беззликий меня забери, Михлан.

— Где Михлан? — я дернул головой в сторону уже не молодой женщины.

— Кто? — вяло спросила она.

Затем сощурилась, приблизилась вплотную, резко схватила за нос и дернула. Слезы хлынули из глаз, но вопль удержался за сцепленными зубами.

— Так лучше. Ногу сам замотаешь, — она всучила мне тряпки.

— Где легионер с раной в животе? — я как мог придал голосу стальное звучание.

— Помер. Даже до лазарета не донесли.

— Остальные, что были со мной?

— Одному руку порезали, если кровь остановили, то живой. Другого как тебя отпаивают, — может, мне и показалось, но в сухом голосе женщины проскочили отзвуки сочувствия.

Она ушла быстрой тенью вдоль стены. Я выдохнул и опустил взгляд на левую ногу. Вдоль бедра, почти до самого колена, штанина разорвана, крови вроде немного, боли не ощущаю. В отблесках далекого факела рассмотреть, что с ногой, не получалось, провел пальцами по ране. Больше похоже на глубокую царапину от шиповника, чем на ранения от меча, и когда умудрился получить, совсем не помню.

Сначала хотел замотать поверх штанины, но переборол лень и отрезал кусок штанины, с трудом и матюгами стянул сапог. Стал заматывать ногу, как когда-то в далекой уже учёбе мне показывал капрал Туни из Тирна. Почему-то смерть Михлана не вызвала никаких чувств, кроме сожаления. Про Раненых Мела и Тихого вообще не беспокоюсь, была твердая уверенность — они выкарабкаются.

Насколько плотно получилось завязать рану, не помню, ибо сознание ушло в небытие резко, как удар клинка опытного ветерана.

Очнулся от того, что кто-то настырно лизал мне нос. При каждом прикосновении маленького шершавого языка переносица отзывалась болью. Я замычал, затем зарычал, но тварь не ушла, а еще и заурчала. Едва разлепил веки, как передо мной представал тот самый беспощадный монстр дымчатого цвета, с наглой и самодовольной мордой.

Я скинул одеяло и почти попал по отпрыгнувшей твари. Кот замер на мгновение, затем самым наглым образом швырнул песок задними лапами мне в лицо. Убью. Я попытался резко встать, но не вышло, за ночь тело затекло. Постанывая и кряхтя, выпрямился, опираясь на меч. Прежде чем осмотреться, пощупал нос — распух и пульсирует. Видок сейчас у меня, наверное, как у пьянчуги подзаборного. Мутным спросонья взглядом осмотрелся в поисках, где бы лицо сполоснуть, и куда подойти, чтобы разъяснили про обстановку. Двор пуст,