— Ма-моч-ки… — отрывисто, по слогам, воплем.

Она и не знала, что в её лёгких скрыто столько воздуха. И что стонать так умеет, не подозревала. Тут не съёмки фильма для взрослых, а Вики — не актриса с надрывным голосом. Это вообще не её голос, это какая-то единоутробная сестра-близнец, которой Уокер не дала родиться, поглотив на этапе яйцеклетки, и теперь та воет потаскухой в глубине рёбер, а грудные крики вырываются из ободранного децибелами и умасленного мужским языком горла.

У всего этого не существует оправдания.

И конкуренции у этого, сыто зачавкавшего между ног, тоже не существует.

Виктория повторно падает назад, стукаясь затылком. Но лишь больше выгибается навстречу, восхищаясь чужими размерами. От удара за спиной шатается зеркало, но недолго — видимо она сорвала его с винта и, дрогнув, то рушится прямо за комод, превращаясь в звёзды-осколки.

Первое движение.

Протяжное «Бамц!» мебели, на которой он разгоняет её, словно тачку на мокрой трассе.

— Зеркало…

— Плевать! — Люцию хочется смотреть. Люцию нужно смотреть. Он, как ненормальный, пялился на свой собственный, вставленный в её тугую дырку член целую вечность и теперь хочет пялить Уокер, пока та не посыплется, напоминая стекляшки на полу. — Иди-ка ко мне! — Резкий рывок рукой в районе лопаток, но сами пальцы ласковые, до истомы пронзительные, и приподнимает он её бережно — лбом прилипает к другому взмокшему лбу, радужками проводит вскрытие, заглядывая уже будто бы не в глаза, а точно в душу. — Ты соскучилась. — Без вопросительного знака.

Десяток известных движений по древнейшей амплитуде.

«Бамц! Бамц! Бамц», — умирает комод.

— Я… кто… матерь Божья! — Вики не уступает комоду. Превращается в сплошной, мучительно сладкий комок нервов и разлетается на стоны, от которых у мужчины сводит скулы. Лихорадит каждую конечность. Ведёт-шатает, как мальчишку, впервые присунувшего по-взрослому.

— Ты. — Он вгоняет себя на всю длину и рубит слова отрезками. — Какой-то. — Пальцами зарывается в волосы, сжимает те грубо, как она любит. — Богомолкой. — Ещё теснее давит лицом на её личико. — Стала? — И хочет, практически мечтает кончить и ни за что не заканчивать. — Ты никогда не найдёшь никого, Уокер! Никогда не найдёшь никого, кто будет трахать тебя хотя бы на одну десятую также хорошо, как это делаю я! — Озверевший, вожделеющий тон. Это его женщина, его территория, его награда. Концентрация блажи, апофеоз запретной любви. В один рывок Люцифер дёргает копну и запрокидывает ей голову, чтобы нависнуть сверху, ловя это плывущее марево, сотканное из бесконечных, заговаривающихся «Да! Да!! Да!!!». — Обожаю, блять… Обожаю тебя! Я обожаю тебя, Виктория! — Он без ума от того, как она хлюпает. Без ума от того, как распахнуты сочные губы. Без ума от хриплой сухости её горла, утомлённого криками. Без ума от ногтей, вспахивающих его бицепсы. И, проведи кто экспертизу тех, осевших под ними частиц, сильно удивились бы — к «Леонарду Смиту» ДНК не имеет никакого отношения.

Сотня фрикций, подступающие судороги.

Комод задыхается в своей блядской «музыке».

Потому что Непризнанная не любит медленно, не любит изысканно, её всегда требуется драть, как в дешёвой порнухе, когда влагалище начинает хлюпать от интенсивности каждого телодвижения и издавать этот порочный, чпокающий звук, стоит ему выйти из девчонки полностью. Она даже его ствол всю их недолгую «вечность» сжимала так, будто никогда из себя не выпустит — плотно, тесно, дерзко. Поэтому, отправляясь на Землю, вернуть Люцию сердце нахалка не удосужилась. Дескать, радуйся, что хотя бы твои яйца и член остались при тебе.

«Только трепещешь ты сегодня так, что теперь мне точно не выбраться! — Он выпускает гриву, но лишь для того, чтобы шлёпнуть Вики по лицу. Несильно, тыльной стороной ладони. Слегка проехаться по скуле и примять губы. Она — его ебливое святотатство — и всегда такое ценила. А сейчас вспыхивает, расширяя глаза, включаясь из тягучего морока, и тут же краснеет, — стыдно, что нравится, бесподобная сука?! Неловко, что помнишь своими отголосками разума?!», — ещё один шлепок, чуть увесистей прежнего. Третий, пятый. Если Уокер и хотела возмутиться, он ей не дал: пальцами зафиксировал подбородок, сжав щёки, и не прекращал долбить узкую промежность, впиваясь глаза в глаза.

Движений много: от них её задранные ляжки мокрые, а на его прессе капли пота.

На комод никакой надежды — он скрипит, трещит, издаёт «Бамц-бамц!», напоминающий «Бэнг-бэнг!», проходит обряд крещения.

— Ясвихнусьточно… точноточноточно! — С кукольным, отключающимся от реальности лицом. Смешно сложенные «рыбкой» губы выдыхают прямо в него, ведь демон так и не убрал ладонь, продолжая давить.

— Я давно, Непризнанная… бля, как давно я свихнулся на тебе… как же давно я поехал на тебе крышей, родная… — кожа под его пальцами горит, и дыхание у неё сиплое, жаждущее. Что ж, Люцию есть, чем утолить эту жажду — он плюёт в её отёкший от мужской руки и пересохший от пропитанного сексом воздуха рот. — Глотай. — Чтобы тут же пройтись невесомым поцелуем. Лучше непокорной Уокер только покорённая Уокер. — Славная девочка… — ещё один плевок, в честь которого она высовывает свой язык и закатывает глаза. — Такая славная девочка… Моя такая славная девочка…

Чужая слюна стекает в глотку, но Виктория даже думать не смеет, что это нечто неприличное. У неё никогда такого не было, теперь хоть знать будет, где та планка олимпийского чемпионства.

Её постельные утехи просты и неприхотливы. С Уильямом Вики бывало хорошо, когда он сильно старался и заканчивал этюд куннилингусом. В иные разы она просто шла в душ и доводила себя до финиша самостоятельно — то лейкой, то пальцами, то подаренным ей всё тем же Ты-Самый-Лучший-Уилли-Парнем вибратором.

Да только дерёт её сейчас так, что она в печёнках толчки чувствует, каждой стенкой влагалища спазмы распознаёт, отнюдь не самый лучший парень, а стопроцентный бог, и Уокер хочется не соображать и расплакаться от подкатывающего исступления.

А больше Вики ничего не хочется.

Когда вся она сжимается и кричит в узнаваемом оргазме, Люцифер даже не подозревает, насколько одинаковы их мысли. Всё, что ему нужно, это кончить следом; всё, что ему жизненно необходимо, это уткнуться ей в ложбинку между грудей сразу после и хотя бы постараться не рыдать раненной мразью от безнадёжности; всё, что он может сделать, это растянуть её ещё парой-тройкой движений, продлевая эйфорию, а потом быстро, невежливо спустить с комода и рывком поставить на коленки.

— Я пью противозачато… — Виктория не договаривает, когда её рот заполняет член.

Ему неважно, что она пьёт: Уокер — смертная, он — нет, при всём желании они не смогут сделать ребёнка. Но чувствовать тугой